Я ухожу в себя и открываю целый мир...
Я ухожу в себя и открываю целый мир.
Я ухожу в себя и открываю целый мир.
В феврале далеко до весны,
ибо там, у него на пределе,
бродит поле такой белизны,
что темнеет в глазах у метели.
И дрожат от ударов дома,
и трепещут, как роща нагая,
над которой бушует зима,
белизной седину настигая.
Зря, когда мы близких судим,
Суд безжалостен и лих,
Надо жить, прощая людям,
Наше мнение о них.
Ученикам, чтобы преуспеть, надо догонять тех, кто впереди, и не ждать тех, кто позади.
Другие уводят любимых, —
Я с завистью вслед не гляжу, —
Одна на скамье подсудимых
Я скоро полвека сижу.
Вокруг пререканья и давка
И приторный запах чернил.
Такое придумывал Кафка
И Чарли изобразил.
И в тех пререканиях важных,
Как в цепких объятиях сна,
Все три поколенья присяжных
Решили: виновна она.
Меняются лица конвоя,
В инфаркте шестой прокурор…
А где-то темнеет от зноя
Огромный небесный простор,
И полное прелести лето
Гуляет на том берегу...
Я это блаженное «где-то»
Представить себе не могу.
Я глохну от зычных проклятий,
Я ватник сносила дотла.
Неужто я всех виноватей
На этой планете была?
Ты письмо моё, милый, не комкай.
До конца его, друг, прочти.
Надоело мне быть незнакомкой,
Быть чужой на твоём пути.
Не гляди так, не хмурься гневно.
Я любимая, я твоя.
Не пастушка, не королевна
И уже не монашенка я —
В этом сером, будничном платье,
На стоптанных каблуках...
Но, как прежде, жгуче объятье,
Тот же страх в огромных глазах.
Ты письмо моё, милый, не комкай,
Не плачь о заветной лжи,
Ты его в твоей бедной котомке
На самое дно положи.
Бренность мира узрев, горевать погоди!
Верь: недаром колотиться сердце в груди.
Не горюй о минувшем: что было, то сплыло.
Не горюй о грядущем: туман впереди...
Главное — живой жизнью жить, а не по закоулкам памяти шарить.
Легче лисёнка
Скрыть под одеждой,
Чем утаить вас,
Ревность и нежность!
Мудрец избегает всякой крайности.