Я даже не знаю: есть ли Вы в моей жизни? В просторах моей души — нет. Но там, на подступах к душе, в некоем между: небом и землёй, душой и телом, собакой и волком, в пред-сне, в после-грезье, там, где «я не я, и собака не моя», там Вы не только есть, но только Вы один и есть.
Всё моё, — сказало злато;
Всё моё, — сказал булат.
Всё куплю, — сказало злато;
Всё возьму, — сказал булат.
Жизнь, как маленькое одеяльце: потянешь наверх — мёрзнут ноги, потянешь вниз — голова. Жить умеет тот, кто сворачивается калачиком.
Одиночество — это не тогда, когда вы ночью просыпаетесь от собственного завывания, хотя это тоже одиночество. Одиночество — это не тогда, когда вы возвращаетесь домой и всё лежит, как было брошено год назад, хотя это тоже одиночество. Одиночество — это не телевизор, приёмник и чайник, включённые одновременно для ощущения жизни и чьих-то голосов, хотя это тоже одиночество. Это даже не раскладушка у знакомых, суп у друзей... Это поправимо, хотя и безнадёжно. Настоящее одиночество, когда вы всю ночь говорите сами с собой — и вас не понимают.
Как теперь мы удивляемся жестокостям, какими отличались христианские мучители, так и со временем будут удивляться лжи, с какою теперь борются со злом, служа лицемерно тому же злу; например, говорят о свободе, широко пользуясь услугами рабов.
Очень важно не перестать задавать вопросы. Любопытство не случайно дано человеку.
Одна голова хорошо, а две лучше.
Если, взглянув на свои поступки, видишь, что стыдиться нечего, то отчего же ещё можно печалиться и испытывать страх?
Тому стыдно, у кого видно.
И недвусмысленно приблизившись к трамваю...
Всякий, кто долго мучается, виноват в этом сам.
