Всякая молитва сводится на следующее: Великий Боже...
Всякая молитва сводится на следующее: «Великий Боже, сделай, чтобы дважды два — не было четыре».
Всякая молитва сводится на следующее: «Великий Боже, сделай, чтобы дважды два — не было четыре».
Путь в тысячу ли начинается с первого шага.
...Ни стрельбы, ни меди трубы,
лишь слышны раскаты Губы.
Если тебе ответили молчанием, это ещё не значит, что тебе не ответили.
На зелёных коврах хорасанских полей
Вырастают тюльпаны из крови царей,
Вырастают фиалки из праха красавиц,
Из пленительных родинок между бровей.
Писатель находится в ситуации его эпохи: каждое слово имеет отзвук, каждое молчание — тоже.
Чем ближе к смерти я, тем каждый день живей;
Чем царственнее дух, тем плоть моя скудней...
Чем меньше мне дышать, дыханье всё полней.
Чем медленней иду, догнать меня трудней.
Кто просит робко — напросится на отказ.
Напрасны страх, тоска и ропот,
Когда судьба влечёт во тьму;
В беде всегда есть новый опыт,
Полезный духу и уму.
Бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие.
Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба,
когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество, —
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими её могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да. Лучше поклоняться данности
с короткими её дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.
Да. Лучше поклонятся данности
с убогими её мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.