Одна машина может сделать работу пяти обычных людей; ни одна машина...
Одна машина может сделать работу пяти обычных людей; ни одна машина не сделает работу одного незаурядного человека.
Одна машина может сделать работу пяти обычных людей; ни одна машина не сделает работу одного незаурядного человека.
Зачем я не птица, не ворон степной,
Пролетевший сейчас надо мной?
Зачем не могу в небесах я парить
И одну лишь свободу любить?
На запад, на запад помчался бы я,
Где цветут моих предков поля,
Где в замке пустом, на туманных горах,
Их забвенный покоится прах.
На древней стене их наследственный щит
И заржавленный меч их висит.
Я стал бы летать над мечом и щитом,
И смахнул бы я пыль с них крылом;
И арфы шотландской струну бы задел,
И по сводам бы звук полетел;
Внимаем одним, и одним пробуждён,
Как раздался, так смолкнул бы он.
Но тщетны мечты, бесполезны мольбы
Против строгих законов судьбы.
Меж мной и холмами отчизны моей
Расстилаются волны морей.
Последний потомок отважных бойцов
Увядает среди чуждых снегов;
Я здесь был рождён, но нездешний душой...
О! зачем я не ворон степной?..
Если сейчас дела идут плохо, это не значит, что так будет продолжаться всё время.
Страсть не может с глубокой любовью дружить,
Если сможет, то вместе недолго им быть.
Доказательства — это и есть преимущественно орудие философа.
Мир во всех отношениях, безусловно, плох: эстетически он похож на карикатуру, интеллектуально — на сумасшедший дом, в нравственном отношении — на мошеннический притон, а в целом — на тюрьму.
Для раненой любви вина готовь.
Мускатного. И алого, как кровь.
Залей пожар — бессонный, затаённый,
И в чёрный шёлк запутай душу вновь.
Маленький ребёнок аморален, у него нет никаких внутренних торможений против стремления к удовольствию.
Даже будучи совершенно свободной и невидимой, всё же и в наслаждении нужно быть хоть немного благоразумной.
Мы не встречаться больше научились,
Не подымаем друг на друга глаз,
Но даже сами бы не поручились
За то, что с нами будет через час.