Встреча с самим собой принадлежит к самым неприятным...
Встреча с самим собой принадлежит к самым неприятным.
Встреча с самим собой принадлежит к самым неприятным.
Устал впустую обаять,
Споткнулась жизнь моя.
Я понял, что очаровать
Тебя не в силах я.
А душу я успел сорвать
До крайней хрипоты —
Как жаль, что разочаровать
Меня не в силах ты.
Кому легко? Неопытным сердцам.
И на словах — глубоким мудрецам.
А я в глаза смотрел ужасным тайнам,
И в тень ушёл, завидуя слепцам.
В определённый период жизни мы встречаемся с определённым человеком, необходимым именно в этот период. Такой странный закон притяжения, такое взаимовыгодное спасение. Проводим определённое время вместе, потом обязательно расстаёмся. Потому что каждому из нас надо идти дальше, входить в новый, следующий период своей судьбы.
Одержимый желаниями и стремлениями человек обречён на страдания.
Люди, как правило, не отдают себе отчёта в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни всё что угодно. В любое время. Мгновенно.
Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речных пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прошумел на мосту невредимом,
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.
Джаз предместий приветствует нас,
слышишь трубы предместий,
золотой диксиленд
в чёрных кепках прекрасный, прелестный,
не душа и не плоть —
чья-то тень над родным патефоном,
словно платье твоё вдруг подброшено вверх саксофоном.
В ярко-красном кашне
и в плаще в подворотнях, в парадных
ты стоишь на виду,
на мосту возле лет безвозвратных,
прижимая к лицу
недопитый стакан лимонада,
и ревёт позади дорогая труба комбината.
Добрый день. Ну и встреча у нас.
До чего ты бесплотна:
рядом новый закат
гонит вдаль огневые полотна.
До чего ты бедна. Столько лет,
а промчались напрасно.
Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна...
Вот я вновь прохожу
в том же светлом раю — с остановки налево,
предо мною бежит,
закрываясь ладонями, новая Ева,
ярко-красный Адам
вдалеке появляется в арках,
невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах...
Неужели не я,
освещённый тремя фонарями,
столько лет в темноте
по осколкам бежал пустырями,
и сиянье небес
у подъёмного крана клубилось?
Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось...
По замёрзшим холмам
молчаливо несутся борзые,
среди красных болот
возникают гудки поездные,
на пустое шоссе,
пропадая в дыму редколесья,
вылетает такси, и осины глядят в поднебесье.
Это наша зима.
Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
предо мною горят
ослепительно тысячи окон.
Возвышаю свой крик,
чтоб с домами ему не столкнуться:
это наша зима всё не может обратно вернуться.
Не до смерти ли, нет,
мы её не найдём, не находим.
От рожденья на свет
ежедневно куда-то уходим,
словно кто-то вдали
в новостройках прекрасно играет.
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи,
и, полны темноты,
и, полны темноты и покоя,
мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою...
Ах, как мы нередко странны бываем!
Ну просто не ведаем, что творим:
Ясность подчас ни за что считаем,
А путаность чуть ли не свято чтим.
Вот живёт человек, как игрок без правил,
Взгляды меняя, как пиджаки.
То этой дорогой стопы направил,
То эту дорогу уже оставил,
И всё получается. Всё с руки.
С усмешкой поигрывая словами,
Глядит многозначаще вам в глаза.
Сегодня он с вами, а завтра с нами.
Сегодня он — «против», а завтра — «за»...
И странно: знакомые не клеймят
Такие шатания и болтания.
Напротив, находятся оправдания.
— Сложность характера, — говорят.
Вот и выходит, что всё идёт:
Оденется пёстро — оригинален,
Ругает политику — смелый парень!
Похвалит политику — патриот!
Противоречив? Ну и что ж такого —
Молодо-зелено! Ерунда!
А брякнет скандальное где-то слово —
Мы рядом же! Выправим. Не беда!
И вот все с ним носятся, все стараются,
А он ещё радостнее шумит.
Ему эта «сложность» ужасно нравится.
Вот так и живёт он: грешит и кается,
Кается снова и вновь грешит!
И ладно б так только в живых общениях,
Но сколько бывает и в наши дни
В науке, пьесах, стихотворениях
Пустой и надуманной трескотни.
Когда преподносят вам вместо симфонии
Какой-то грохочущий камнепад,
Вы удивляетесь: — Где же симфония?
Это же дикая какофония!
— Нет, сложная музыка, — говорят.
А если вы книгу стихов возьмёте,
Где слов сумбурный водоворот,
Где рифмы вопят на надрывной ноте,
То вы лишь затылок рукой потрёте:
— О чём он? Шут их не разберёт!..
Стихи словно ребус. Стихи-загадки.
Всё пёстро, а мыслей-то никаких!
Не надо терзать себя. Всё в порядке.
Это «новаторство», «сложный стих».
А тот, кто себя знатоком считает,
Чтоб вдруг не сказали, что он глупец,
Хоть ничего-то не понимает,
Но с важным лицом головой кивает
И шепчет: — Вот здорово! Молодец!
«Сложное творчество», «смелый гений»,
«Сложный характер»! И так во всём!
Не часто ли мы по душевной лени
И сами на эти крючки клюём!
Ведь если типичнейшего нуля
За что-то яркое принимают,
Не слишком ли это напоминает
Сказку про голого короля?!
И почему простота в общенье
И в смелых суждениях прямота —
Самое сложное из мышлений,
Самое светлое из общений
Порою не ценятся ни черта?!
И сколько же жалкая ординарность
Будет прятаться с юных лет
За фразами «сложность», «оригинальность»
И ненавидеть принципиальность,
Как злые сычи ненавидят свет?!
Нельзя, чтоб в петушьем наряде серость
Шумела, задириста и пуста.
Не в этом, товарищи, наша зрелость,
Пусть царствуют ум, красота и смелость,
А значит — ясность и простота!
Наиживейшим наслаждением моей жизни была ходьба — одинокая и быстрая, быстрая и одинокая.
Мой великий одинокий галоп.
Узор изменчивый загадочной природы
Ты разъяснить просил. И тайны бытия.
Но чтобы правду всю поведать, нужны годы —
И буду краток я.
Наш мир — что марево. Чудесную картинку
Подъемлет лоно вод. И, зыблясь, как туман,
Чрез миг опять она падёт в свою пучину,
В бездонный океан.