Ваши жалобы на истеричку-погоду понимаю, — сама являюсь жертвой климакса нашей планеты. Здесь в мае падал снег, потом была жара, потом наступили холода, затем всё это происходило в течение дня.
Многие жалуются на свою внешность, и никто — на мозги.
Весна в апреле. На днях выпал снег, потом вылезло солнце, потом спряталось, и было чувство, что у весны тяжёлые роды.
Что за мир? Сколько идиотов вокруг, как весело от них!
Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на диеты, жадных мужчин и плохое настроение.
У Раневской спросили:
— Как вы себя чувствуете, Фаина Георгиевна?
— Болит печень, сердце, ноги, голова. Хорошо, я не мужчина, а то бы и предстательная железа заболела.
Стареть скучно, но это единственный способ жить долго.
Нас приучили к одноклеточным словам, куцым мыслям, играй после этого Островского!
Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы жалобная книга — «Судьба — шлюха».
Засыпет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги:
За дверью ты стоишь.
Одна, в пальто осеннем,
Без шляпы, без калош,
Ты борешься с волненьем
И мокрый снег жуешь.
Деревья и ограды
Уходят вдаль, во мглу.
Одна средь снегопада
Стоишь ты на углу.
Течет вода с косынки
По рукаву в обшлаг,
И каплями росинки
Сверкают в волосах.
И прядью белокурой
Озарены: лицо,
Косынка, и фигура,
И это пальтецо.
Снег на ресницах влажен,
В твоих глазах тоска,
И весь твой облик слажен
Из одного куска.
Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему.
И в нем навек засело
Смиренье этих черт,
И оттого нет дела,
Что свет жестокосерд.
И оттого двоится
Вся эта ночь в снегу,
И провести границы
Меж нас я не могу.
Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?
— Что это у Вас, Фаина Георгиевна, глаза воспалены?
— Вчера отправилась на премьеру, а передо мной уселась необычно крупная женщина. Пришлось весь спектакль смотреть через дырочку от серёжки в её ухе.
— Жемчуг, который я буду носить в первом акте, должен быть настоящим, — требует капризная молодая актриса.
— Всё будет настоящим, — успокаивает её Раневская. — Всё: и жемчуг в первом действии, и яд — в последнем.
Я говорила долго и неубедительно, как будто говорила о дружбе народов.
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.
Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озарённый потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И всё терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Перпетум кобеле.
(О режиссёре З.)
Критикессы — амазонки в климаксе.
Глядя на прореху в своей юбке: «Напора красоты не может сдержать ничто!»
Кто бы знал моё одиночество? Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной...
Артист «Моссовета» Николай Афонин жил рядом с Раневской. У него был «горбатый» «Запорожец», и иногда Афонин подвозил Фаину Георгиевну из театра домой. Как-то в его «Запорожец» втиснулись сзади три человека, а впереди, рядом с Афониным, села Раневская. Подъезжая к своему дому, она спросила:
— К-Колечка, сколько стоит ваш автомобиль?
Афонин сказал:
— Две тысячи двести рублей, Фаина Георгиевна.
— Какое бл*дство со стороны правительства, — мрачно заключила Раневская, выбираясь из горбатого аппарата.
Талант — как бородавка — либо он есть, либо его нет.
Кавказец продаёт на рынке фрукты и кричит:
— Ананасы, бананасы!.. Ананасы, бананасы!..
К нему подходит мужик и говорит:
— Ну, какие бананасы? Бананы.
— Вах, слюшай, дарагой, понял, пасиба!.. Ананы, бананы!.. Ананы, бананы!..
Зачем растить побег тоски и сожаленья?
Читай и изучай лишь книгу наслажденья.
Ты пей, и все свои желанья исполняй!
Ты знаешь сам давно, что жизнь — одно мгновенье.
Миром всегда правили мужчины, а женщины правили мужчинами.
Если ты любишь, то всем существом —
Что б ни случилось, ты думать будешь
Не о себе, а всегда о нём —
Да, именно: прежде всего о нём,
О том, кого ты беспредельно любишь.
А он в этих случаях всей душою
И в буднях, и в радостях, и в борьбе,
Согласный всегда и во всём с тобою,
Тоже думает о себе...
Если вы можете:
• начать свой день без кофеина,
• быть жизнерадостным и не обращать внимание на боли и недомогания,
• удержаться от жалоб и не утомлять людей своими проблемами,
• есть одну и ту же пищу каждый день и быть благодарными за это,
• понять любимого человека, когда у него не хватает на вас времени,
• пропустить мимо ушей обвинения со стороны любимого человека, когда всё идёт не так не по вашей вине,
• спокойно воспринимать критику,
• относиться к своему бедному другу так же, как и к богатому,
• обойтись без лжи и обмана,
• бороться со стрессом без лекарств,
• расслабиться без выпивки,
• заснуть без таблеток,
• искренне сказать, что у вас нет предубеждений против цвета кожи, религиозных убеждений, сексуальной ориентации или политики,
значит, вы достигли уровня развития своей собаки.
Пусть одобрение людей будет последствием твоего поступка, а не целью.
Лучший фехтовальщик на свете не должен опасаться второго лучшего фехтовальщика; нет, бояться нужно невежды, который ни разу не держал шпаги в руках; он делает не то, чего от него ожидают, и поэтому знаток перед ним беспомощен.
Тот, кто смотрит вне себя, — спит, тот, кто начинает смотреть внутрь себя, — просыпается.
Быть славным — хорошо, спокойным — лучше вдвое.
Путь любви ты избрал — надо твёрдо идти,
Блеском глаз затопить всё на этом пути.
А достигнув терпением цели высокой,
Так вздохнуть, чтобы вздохом миры потрясти!
Страдание — это стимул для нашей деятельности, и, прежде всего, в нём мы чувствуем нашу жизнь; без него наступило бы состояние безжизненности.
Нет на земле живого существа
Столь жёсткого, крутого, адски злого,
Чтоб не могла хотя б на час один
В нём музыка свершить переворота.
Кто музыки не носит сам в себе,
Кто холоден к гармонии прелестной,
Тот может быть изменником, лгуном,
Грабителем, души его движенья
Темны, как ночь, и, как Эреб, черна
Его приязнь. Такому человеку
Не доверяй.
В рогах правды нет.
Все ушли, и никто не вернулся,
Только, верный обету любви,
Мой последний, лишь ты оглянулся,
Чтоб увидеть всё небо в крови.
Дом был проклят, и проклято дело,
Тщетно песня звенела нежней,
И глаза я поднять не посмела
Перед страшной судьбою моей.
Осквернили пречистое слово,
Растоптали священный глагол,
Чтоб с сиделками тридцать седьмого
Мыла я окровавленный пол.
Разлучили с единственным сыном,
В казематах пытали друзей,
Окружили невидимым тыном
Крепко слаженной слежки своей.
Наградили меня немотою,
На весь мир окаянно кляня,
Обкормили меня клеветою,
Опоили отравой меня
И, до самого края доведши,
Почему-то оставили там.
Любо мне, городской сумасшедшей,
По предсмертным бродить площадям.
