Старость — это время, когда свечи на именинном пироге...
Старость — это время, когда свечи на именинном пироге обходятся дороже самого пирога, а половина мочи идёт на анализы.
Старость — это время, когда свечи на именинном пироге обходятся дороже самого пирога, а половина мочи идёт на анализы.
Если ты хочешь перемену в будущем — стань этой переменой в настоящем.
Ты, мерящий меня по дням,
Со мною, жаркой и бездомной,
По распалённым площадям —
Шатался — под луной огромной?
И в зачумлённом кабаке,
Под визг неистового вальса,
Ломал ли в пьяном кулаке
Мои пронзительные пальцы?
Каким я голосом во сне
Шепчу — слыхал? — О, дым и пепел! —
Что можешь знать ты обо мне,
Раз ты со мной не спал и не́ пил?
Мы редко думаем о том, что имеем, но всегда беспокоимся о том, чего у нас нет.
В темноте у окна,
на краю темноты
полоса полотна
задевает цветы.
И, как моль, из угла
устремляется к ней
взгляд, острей, чем игла,
хлорофилла сильней.
Оба вздрогнут — но пусть:
став движеньем одним,
не угроза, а грусть
устремляется к ним,
и от пут забытья
шорох век возвратит:
далеко до шитья
и до роста в кредит.
Страсть — всегда впереди,
где пространство мельчит.
Сзади прялкой в груди
Ариадна стучит.
И в дыру от иглы,
притупив остриё,
льются речки из мглы,
проглотившей её.
Засвети же свечу
или в лампочке свет.
Темнота по плечу
тем, в ком памяти нет,
кто, к минувшему глух
и к грядущему прост,
устремляет свой дух
в преждевременный рост.
Как земля, как вода
под небесною мглой,
в каждом чувстве всегда
сила жизни с иглой.
И, невольным объят
страхом, вздрогнет, как мышь,
тот, в кого ты свой взгляд
из угла устремишь.
Засвети же свечу
на краю темноты.
Я увидеть хочу
то, что чувствуешь ты
в этом доме ночном,
где скрывает окно,
словно скатерть с пятном
темноты, полотно.
Ставь на скатерть стакан,
чтоб он вдруг не упал,
чтоб сквозь стол-истукан,
словно соль, проступал,
незаметный в окно,
ослепительный Путь —
будто льётся вино
и вздымается грудь.
Ветер, ветер пришёл,
шелестит у окна.
Укрывается ствол
за квадрат полотна.
И трепещут цветы
у него позади
на краю темноты,
словно сердце в груди.
Натуральная тьма
наступает опять,
как движенье ума
от метафоры вспять,
и сиянье звезды
на латуни осей
глушит звуки езды
по дистанции всей.
Тайный источник юмора — не в радости, а в грусти; на небесах юмора нет.
Приходит еврей в общую баню, а чтобы никто не понял, что он еврей — одел крестик на шею. Все на него таращатся — то на крест, то ниже... Тут один не выдерживает, и говорит: «Вы, или крестик снимите, или трусы наденьте».
Джентльмен — это человек, общаясь с которым, чувствуешь себя джентльменом.
Надо по капле выдавливать из себя раба.
Чтобы от себя убегать, надо знать, кто ты такой. А так получается только бег по кругу.