В театре: — Извините, Фаина Георгиевна, но вы сели на мой веер!..
В театре:
— Извините, Фаина Георгиевна, но вы сели на мой веер!
— Что? То-то мне показалось, что снизу дует.
В театре:
— Извините, Фаина Георгиевна, но вы сели на мой веер!
— Что? То-то мне показалось, что снизу дует.
Глупо строить планы на всю жизнь, не будучи господином даже завтрашнего дня.
Я спросила: «Чего ты хочешь?»
Он ответил: «Быть с тобой в аду».
Она бредила, знаешь, больная,
Про иной, про небесный край.
Но монах сказал, укоряя:
«Не для вас, не для грешных рай».
Мы уходим из этого мира, не зная
Ни начала, ни смысла его, ни конца.
Величайшая уловка человеческой распущенности — беспросветное своё свинство сваливать на звёзды.
В те времена, в стране зубных врачей,
Чьи дочери выписывают вещи
Из Лондона, чьи стиснутые клещи
Вздымают вверх на знамени ничей
Зуб Мудрости, я, прячущий во рту,
Развалины почище Парфенона,
Шпион, лазутчик, пятая колонна
Гнилой цивилизации — в быту
Профессор красноречия, — я жил
В колледже, возле главного из Пресных
Озёр, куда из водорослей местных
Был призван для вытягиванья жил.
Всё то, что я писал в те времена,
Сводилось неизбежно к многоточью.
Я падал, не расстёгиваясь, на постель свою.
И ежели я ночью
Отыскивал звезду на потолке,
Она, согласно правилам сгоранья,
Сбегала на подушку по щеке
Быстрей, чем я загадывал желанье.
Самыми несчастными людьми в этом мире чаще всего бывают как раз самые умные.
Подозрительность всегда преследует тех, чья совесть отягощена виной.
Голос интеллекта тих, но он не устаёт повторять — и слушатели находятся.
Эхо — есть родитель рифмы.
Старость, это когда беспокоят не плохие сны, а плохая действительность.
Радость есть особая мудрость.
Человек подобен дроби: в знаменателе — то, что он о себе думает, в числителе — то, что он есть на самом деле. Чем больше знаменатель, тем меньше дробь.
Мы не знаем, протянется ль жизнь до утра...
Так спешите же сеять вы зёрна добра!
И любовь в тленном мире к друзьям берегите
Каждый миг пуще золота и серебра.