Иглою любви прокололи артерию духа, И капля упала, и сердцем её нарекли...
Иглою любви прокололи артерию духа,
И капля упала, и сердцем её нарекли.
Иглою любви прокололи артерию духа,
И капля упала, и сердцем её нарекли.
Кто твердит, что веселье России есть пити? Не лгите!
У истории нашей, у всей нашей жизни спроси,
Обращаюсь ко всем: укажите перстом, докажите,
Кто был счастлив от пьянства у нас на Великой Руси?!
Говорил стольный князь те слова или нет — неизвестно.
Если ж он даже где-то за бражным столом пошутил,
То не будем смешными, а скажем и гордо, и честно,
Что не глупым же хмелем он русские земли сплотил.
А о том, что без пьянства у нас на Руси невозможно,
Что за рюмку любой даже душу согласен отдать,
Эта ложь так подла, до того непотребно-ничтожна,
Что за это, ей-богу, не жаль и плетьми отрезвлять!
Что ж, не будем скрывать, что на праздник и вправду варили
Брагу, пиво и мёд, что текли по густой бороде.
Но сердца хлеборобов не чарой бездумною жили,
А пьянели от счастья лишь в жарком до хмеля труде.
На земле могут быть и плохими, и светлыми годы,
Человек может быть и прекрасный, и мелочно-злой,
Только нет на планете ни мудрых, ни глупых народов,
Как и пьяниц-народов не видел никто под луной.
Да, меды на Руси испокон для веселья варили.
Что ж до водки — её и в глаза не видали вовек.
Водку пить нас, увы, хорошо чужеземцы учили —
Зло творить человека научит всегда человек!
Нет, в себя же плевать нам, ей-богу, никак не годится.
И зачем нам лукавить и прятать куда-то концы.
Если водку везли нам за лес, за меха и пшеницу
Из земель итальянских ганзейские хваты-купцы.
А о пьянстве российском по всем заграницам орали
Сотни лет наши недруги, подлою брызжа слюной,
Оттого, что мы это им тысячу раз ПОЗВОЛЯЛИ
И в угоду им сами глумились подчас над собой.
А они ещё крепче на шее у родины висли
И, хитря, подымали отчаянный хохот и лай,
Дескать, русский — дурак, дескать, нет в нём ни чувства, ни мысли,
И по сути своей он пьянчуга и вечный лентяй.
И, кидая хулу и надменные взгляды косые,
А в поклёпы влагая едва ли не душу свою,
Не признались нигде, что великих сынов у России,
Может, всемеро больше, чем в их заграничном раю.
Впрочем, что там чужие! Свои же в усердии зверском
(А всех злее, как правило, ранит ведь свой человек)
Обвинили народ свой едва ль не в запойстве вселенском
И издали указ, о каком не слыхали вовек!
И летели приказы, как мрачно-суровые всадники,
Видно, грозная сила была тем приказам дана,
И рубили, рубили повсюду в стране виноградники,
И губились безжалостно лучшие марки вина...
Что ответишь и скажешь всем этим премудрым законщикам,
Что, шагая назад, уверяли, что мчатся вперёд,
И которым практически было плевать на народ
И на то, что мильоны в карманы летят к самогонщикам.
Но народ в лицемерье всегда разбирается тонко.
Он не слушал запретов и быть в дураках не желал.
Он острил и бранился, он с вызовом пил самогонку
И в хвостах бесконечных когда-то за водкой стоял.
Унижали народ. До чего же его унижали!
То лишали всех прав в деспотично-свинцовые дни,
То о серости пьяной на всех перекрёстках кричали,
То лишали товаров, то слова и хлеба лишали,
То считали едва ли не быдлу тупому сродни.
А народ всё живёт, продолжая шутить и трудиться,
Он устало чихает от споров идей и систем,
Иногда он молчит, иногда обозлённо бранится
И на митинги ходит порой неизвестно зачем.
Но когда-то он всё же расправит усталые плечи
И сурово посмотрит на всё, что творится кругом.
И на все униженья и лживо-крикливые речи
Грохнет по столу грозно тяжёлым своим кулаком.
И рассыплются вдребезги злобные, мелкие страсти,
Улыбнётся народ: «Мы вовеки бессмертны, страна!»
И без ханжества в праздник действительной правды и счастья
Выпьет полную чашу горящего солнцем вина!
Чем безупречнее человек снаружи, тем больше демонов у него внутри.
Краткость — душа остроумия.
В мире нет ничего более могущественного, чем идея, время которой пришло.
Одна голова хорошо, а две лучше.
Если труженик, в поте лица своего
Добывающий хлеб, не стяжал ничего —
Почему он ничтожеству кланяться должен
Или даже тому, кто не хуже его?
Не зная падежов, не говори глупостев.
Чрезмерная гордость — вывеска ничтожной души.
Человек должен учиться тайнам жизни у самого себя, а не слепо верить в другие учения.
Два ковбоя скачут по прерии. Один другому говорит:
— Джо, держу пари на сто долларов, что ты моё говно не съешь.
— Съем, - отвечает тот.
Поспорили. Джо съел, Биллу пришлось выложить сто долларов. Скачут дальше. Джо стало обидно за себя он и говорит:
— Билл, держу пари на сто долларов, что ты моё говно не съешь.
— Съем.
Поспорили. Билл съел, Джо выложил сто долларов. Скачут дальше. Вдруг Билл говорит:
— Джо, сдаётся мне, что мы с тобой говна бесплатно наелись.
Нас опрокинутый, как чаша, небосвод
Гнетёт невзгодами и тьмой лихих забот.
На дружбу кувшина и чаши полюбуйся:
Они целуются, хоть кровь меж них течёт.
И только в пламени любви разрушится стена обид, непонимания и лени.
Хочешь знать, как всё это было? —
Три в столовой пробило,
И, прощаясь, держась за перила,
Она словно с трудом говорила:
«Это всё... Ах, нет, я забыла,
Я люблю вас, я вас любила
Ещё тогда!»
— «Да».
В сердцах кому-нибудь грубя,
Ужасно вероятно
Однажды выйти из себя
И не войти обратно.