У них у всех друзья такие же, как они сами, — дружат на почве покупок, почти живут в комиссионных лавках, ходят друг к другу в гости. Как завидую им, безмозглым!
— Я и не возлюбленная, — пробормотала она.
— Так кто же ты?
— Не половинка и не целое. Так... фрагмент...
— А это самое лучшее. Возбуждает фантазию. Таких женщин любят вечно. Законченные женщины быстро надоедают. Совершенные тоже, а «фрагменты» — никогда.
Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают — раз так охотно на них ссылаются. У всех есть второе имя: никто, и совсем нет лица: бельмо. Если вам скажут: так никто не делает (не одевается, не думает, и т. д.) отвечайте: — А я — кто.
Каждый ребёнок в какой-то мере гений, и каждый гений в какой-то мере ребёнок.
Тонкость не доказывает ещё ума. Глупцы и даже сумасшедшие бывают удивительно тонки.
Любовь нельзя доказать. Её можно только испытывать.
Сон — это состояние, в котором я ничего не хочу знать о внешнем мире, мой интерес к нему угасает. Я погружаюсь в сон, отходя от внешнего мира, задерживая его раздражения. Я засыпаю также, если я от него устал. Засыпая, я как бы говорю внешнему миру: «Оставь меня в покое, я хочу спать». Ребёнок заявляет противоположное: «Я не пойду спать, я ещё не устал, я хочу ещё что-нибудь пережить». Таким образом, биологической целью сна, по-видимому, является отдых, его психологическим признаком — потеря интереса к миру. Наше отношение к миру, в который мы так неохотно пришли, кажется, несёт с собой то, что мы не можем его выносить непрерывно. Поэтому мы время от времени возвращаемся в состояние, в котором находились до появления на свет, т. е. во внутриутробное существование. Мы создаём, по крайней мере, совершенно аналогичные условия, которые были тогда: тепло, темно и ничто не раздражает. Некоторые ещё сворачиваются в клубочек и принимают во сне такое же положение тела, как в утробе матери. Мы выглядим так, как будто от нас, взрослых, в мире остаётся только две трети, а одна треть вообще ещё не родилась.
К ней всюду относились с уваженьем:
И труженик и добрая жена.
А жизнь вдруг обошлась без сожаленья:
Был рядом муж — и вот она одна...
Бежали будни ровной чередою.
И те ж друзья и уваженье то ж,
Но что-то вдруг возникло и такое,
Чего порой не сразу разберёшь:
Приятели, сердцами молодые,
К ней заходя по дружбе иногда,
Уже шутили так, как в дни былые
При муже не решались никогда.
И, говоря, что жизнь почти ничто,
Коль будет сердце лаской не согрето,
Порою намекали ей на то,
Порою намекали ей на это...
А то при встрече предрекут ей скуку
И даже раздражатся сгоряча,
Коль чью-то слишком ласковую руку
Она стряхнёт с колена иль с плеча.
Не верили: ломается, играет,
Скажи, какую сберегает честь!
Одно из двух: иль цену набивает,
Или давно уж кто-нибудь да есть.
И было непонятно никому,
Что и одна, она верна ему!
Ответ на вопросы, которые оставляет без ответа философия, заключается в том, что они должны быть иначе поставлены.
Вернулся муж, а мы в прямом эфире...
Мы пьём из чаши бытия
С закрытыми очами,
Златые омочив края
Своими же слезами;
Когда же перед смертью с глаз
Завязка упадает
И всё, что обольщало нас,
С завязкой упадает;
Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша,
Что в ней напиток был — мечта,
И что она — не наша!
Душу вложишь — всё сможешь.
Видеть Вас одно удовольствие, а не видеть — другое!
Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.
