Без любви человечество не могло бы просуществовать ни дня...
Без любви человечество не могло бы просуществовать ни дня.
Без любви человечество не могло бы просуществовать ни дня.
Если ты простил человеку всё, значит с ним покончено.
С порога смотрит человек,
Не узнавая дома.
Её отъезд был как побег,
Везде следы разгрома.
Повсюду в комнатах хаос.
Он меры разоренья
Не замечает из-за слёз
И приступа мигрени.
В ушах с утра какой-то шум.
Он в памяти иль грезит?
И почему ему на ум
Всё мысль о море лезет?
Когда сквозь иней на окне
Не видно света Божья,
Безвыходность тоски вдвойне
С пустыней моря схожа.
Она была так дорога
Ему чертой любою,
Как морю близки берега
Всей линией прибоя.
Как затопляет камыши
Волненье после шторма,
Ушли на дно его души
Её черты и формы.
В года мытарств, во времена
Немыслимого быта
Она волной судьбы со дна
Была к нему прибита.
Среди препятствий без числа,
Опасности минуя,
Волна несла её, несла
И пригнала вплотную.
И вот теперь её отъезд,
Насильственный, быть может.
Разлука их обоих съест,
Тоска с костями сгложет.
И человек глядит кругом:
Она в момент ухода
Всё выворотила вверх дном
Из ящиков комода.
Он бродит, и до темноты
Укладывает в ящик
Раскиданные лоскуты
И выкройки образчик.
И наколовшись об шитьё
С невынутой иголкой,
Внезапно видит всю её
И плачет втихомолку.
Мы вянем быстро — так же, как растём.
Растём в потомках, в новом урожае.
Избыток сил в наследнике твоём
Считай своим, с годами остывая.
Вот мудрости и красоты закон.
А без него царили бы на свете
Безумье, старость до конца времён
И мир исчез бы в шесть десятилетий.
Пусть тот, кто жизни и земле не мил, —
Безликий, грубый, — гибнет невозвратно.
А ты дары такие получил,
Что возвратить их можешь многократно.
Ты вырезан искусно, как печать,
Чтобы векам свой оттиск передать.
Когда не обладаешь мудростью, остаётся любить мудрость, т. е. быть философом.
Подите прочь — какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы.
Для вашей глупости и злобы
Имели вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры; —
Довольно с вас, рабов безумных!
Во градах ваших с улиц шумных
Сметают сор, — полезный труд! —
Но, позабыв своё служенье,
Алтарь и жертвоприношенье,
Жрецы ль у вас метлу берут?
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
Подумаешь, тоже работа, —
Беспечное это житьё:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за своё.
И чьё-то весёлое скерцо
В какие-то строки вложив,
Поклясться, что бедное сердце
Так стонет средь блещущих нив.
А после подслушать у леса,
У сосен, молчальниц на вид,
Пока дымовая завеса
Тумана повсюду стоит.
Налево беру и направо,
И даже, без чувства вины,
Немного у жизни лукавой,
И всё — у ночной тишины.
Мы не можем вторично полюбить тех, кого однажды действительно разлюбили.
Человек редко думает при свете о темноте, в счастье — о беде, в довольстве — о страданиях и, наоборот, всегда думает в темноте о свете, в беде — о счастье, в нищете — о достатке.
Злые языки страшнее пистолета.
Не в том беда, что наглой челяди
Доступен жирный ананас,
А в том, что это манит в нелюди
Детей, растущих возле нас.
Я прекрасен, безобразен,
Груб и нежен, чист и грязен,
Мудр и глуп, хитёр и прост.
Я — в своём единстве — разен:
Крылья у меня — и хвост!
На вопрос: «Как живёшь?» — завыл матерно, напился, набил рожу вопрошавшему, долго бился головой об стенку, в общем, ушёл от ответа.
Когда бы доверяли не словам,
А истине, что сердцем познаётся,
Да сердцу, что от истины зажжётся,
То не было б предела чудесам.
Вся сила женщин — в слабостях мужчин.
Садясь под вечер дома на крыльцо,
Любил в душе грозить он всяким мафиям
И смело правду говорил в лицо
Газетным и журнальным фотографиям.