Если уж заблуждаться, пусть это будет по велению сердца...
Если уж заблуждаться, пусть это будет по велению сердца.
Если уж заблуждаться, пусть это будет по велению сердца.
Только русский человек, если ему разрешить делать всё, что угодно, не будет делать вообще ничего.
Муж жене:
— Дорогая, я, кажется, заболел.
Жена:
— Выпей отравы, тварь.
Муж:
— Дорогая?!!
Жена:
— Ой! В смысле — выпей отвары трав!
Науку познаёшь с помощью слов, искусство — с помощью практики, а отчуждённость познаётся в компании.
Полюбил богатый — бедную,
Полюбил учёный — глупую,
Полюбил румяный — бледную,
Полюбил хороший — вредную:
Золотой — полушку медную.
— Где, купец, твоё роскошество?
«Во дырявом во лукошечке!»
— Где, гордец, твои учёности?
«Под подушкой у девчоночки!»
— Где, красавец, щёки алые?
«За ночь чёрную — растаяли».
— Крест серебряный с цепочкою?
«У девчонки под сапожками!»
Не люби, богатый, — бедную,
Не люби, учёный, — глупую,
Не люби, румяный, — бледную,
Не люби, хороший, — вредную.
Золотой — полушку медную!
Концерт. На знаменитую артистку,
Что шла со сцены в славе и цветах,
Смотрела робко девушка-хористка
С безмолвным восхищением в глазах.
Актриса ей казалась неземною
С её походкой, голосом, лицом.
Не человеком — высшим божеством,
На землю к людям, посланным судьбою.
Шло божество вдоль узких коридоров,
Меж тихих костюмеров и гримёров,
И шлейф оваций гулкий, как прибой,
Незримо волочило за собой.
И девушка вздохнула: — В самом деле,
Какое счастье так блистать и петь.
Прожить вот так хотя бы две недели,
И, кажется, не жаль и умереть.
А божество в тот вешний поздний вечер
В большой квартире с бронзой и коврами
Сидело у трюмо, сутуля плечи
И глядя вдаль усталыми глазами.
Отшпилив, косу в ящик положила,
Сняла румянец ватой не спеша,
Помаду стёрла, серьги отцепила
И грустно улыбнулась: — Хороша...
Куда девались искорки во взоре,
Поблёкший рот и ниточки седин...
И это всё, как строчки в приговоре,
Подчёркнуто бороздками морщин...
Да, ей даны восторги, крики бис,
Цветы, статьи Любимая артистка,
Но вспомнилась вдруг девушка-хористка,
Что встретилась ей в сумраке кулис.
Вся тоненькая, стройная такая,
Две ямки на пылающих щеках,
Два пламени в восторженных глазах
И, как весенний ветер, молодая...
Наивная, о, как она смотрела.
Завидуя... Уж это ли секрет.
В свои семнадцать или двадцать лет
Не зная даже, чем сама владела.
Ведь ей дано по лестнице сейчас
Сбежать стрелою в сарафане ярком,
Увидеть свет таких же юных глаз
И вместе мчаться по дорожкам парка...
Ведь ей дано открыть миллион чудес,
В бассейн метнуться бронзовой ракетой,
Дано краснеть от первого букета,
Читать стихи с любимым до рассвета,
Смеясь, бежать под ливнем через лес...
Она к окну устало подошла,
Прислушалась к журчанию капели.
За то, чтоб так прожить хоть две недели,
Она бы всё, не дрогнув, отдала.
Когда хочешь писать о женщине, обмакни перо в радугу и стряхни пыль с крыльев бабочки.
Для меня легче, если черви будут есть моё тело, чем если профессора станут грызть мою философию.
Смелость не зря считается высшей добродетелью — ведь в смелости залог остальных положительных качеств.
Дело не в пессимизме и не в оптимизме, а в том, что у девяноста девяти из ста нет ума.
Пока человек чувствует, что наиболее важное и значительное явление в мире — это его персона, он никогда не сможет по-настоящему ощутить окружающий мир. Точно зашоренная лошадь, он не видит в нём ничего, кроме самого себя.
Только тот, кто верен себе самому, может быть верен другим.
Душа от всего растёт, больше всего же — от потерь.
Природа так обо всём позаботилась, что повсюду ты находишь чему учиться.
Ужиться можно с кем угодно, если живёшь порознь.
Весь мир — театр.
В нём женщины, мужчины — все актёры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль.
Семь действий в пьесе той. Сперва младенец,
Ревущий громко на руках у мамки...
Потом плаксивый школьник с книжкой сумкой,
С лицом румяным, нехотя, улиткой
Ползущий в школу. А затем любовник,
Вздыхающий, как печь, с балладой грустной
В честь брови милой. А затем солдат,
Чья речь всегда проклятьями полна,
Обросший бородой, как леопард,
Ревнивый к чести, забияка в ссоре,
Готовый славу бренную искать
Хоть в пушечном жерле. Затем судья
С брюшком округлым, где каплун запрятан,
Со строгим взором, стриженой бородкой,
Шаблонных правил и сентенций кладезь,—
Так он играет роль. Шестой же возраст —
Уж это будет тощий Панталоне,
В очках, в туфлях, у пояса — кошель,
В штанах, что с юности берёг, широких
Для ног иссохших; мужественный голос
Сменяется опять дискантом детским:
Пищит, как флейта... А последний акт,
Конец всей этой странной, сложной пьесы —
Второе детство, полузабытьё:
Без глаз, без чувств, без вкуса, без всего.