Я не афинянин, не грек, я гражданин мира...
Я не афинянин, не грек, я гражданин мира.
Я не афинянин, не грек, я гражданин мира.
Рассыпались в широком поле,
Как пчёлы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выйдет с ним на смертный бой!
Сейчас, смотрите: в шапке чёрной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко... выстрел... лёгкий дым...
Эй вы, станичники, за ним...
Что? ранен! — Ничего, безделка...
И завязалась перестрелка...
Месть делает нас равными нашим врагам, прощение же демонстрирует наши мудрость и ум.
В дурачке, который ходит у нас по улице, больше времени — эпохи, чем в каком-нибудь министре.
Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что он душой остаётся молодым...
Не по бедности я позабыл про вино,
Не из страха совсем опуститься на дно.
Пил вино я, чтоб сердце весельем наполнить,
А теперь моё сердце — тобою полно.
Мы узнаём людей по сердцу, а не по глазам или интеллекту.
Всякая откровенно выраженная мысль, как бы она ни была ложна, всякая ясно переданная фантазия, как бы она ни была нелепа, не могут не найти сочувствия в какой-нибудь душе.
Человек создан для действия. Не действовать и не существовать для человека — одно и то же.
Вы помните ещё ту сухость в горле,
Когда, бряцая голой силой зла,
Навстречу нам горланили и пёрли
И осень шагом испытаний шла?
Но правота была такой оградой,
Которой уступал любой доспех.
Всё воплотила участь Ленинграда.
Стеной стоял он на глазах у всех.
И вот пришло заветное мгновенье:
Он разорвал осадное кольцо.
И целый мир, столпившись в отдаленьи,
B восторге смотрит на его лицо.
Как он велик! Какой бессмертный жребий!
Как входит в цепь легенд его звено!
Всё, что возможно на земле и небе,
Им вынесено и совершено.
Я был рад, что могу дать ответ незамедлительно. Так я и сделал. Я сказал, что не знаю.
Живой без сапог обойдётся, а мёртвый без гроба не живёт.
Мнениями высок, да делами низок.
Я скоро весь умру. Но, тень мою любя,
Храните рукопись, о други, для себя!
Когда гроза пройдёт, толпою суеверной
Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный
И, долго слушая, скажите: это он;
Вот речь его. А я, забыв могильный сон,
Взойду невидимо и сяду между вами,
И сам заслушаюсь, и вашими слезами
Упьюсь... и, может быть, утешен буду я.
Это проклятие читающих людей. Нас можно соблазнить хорошей историей в самый неподходящий момент.
Кто сделал доброе дело, пусть молчит — говорит пусть тот, для кого оно было сделано.