Тот клятый год, тому уж много лет, я иногда сползал с больничной койки...
Тот клятый год, тому уж много лет,
я иногда сползал с больничной койки.
Сгребал свои обломки и осколки
и свой реконструировал скелет.
И крал себя у чутких медсестёр,
ноздрями чуя острый запах воли,
Я убегал к двухлетней внучке Оле,
туда, на жизнью пахнущий простор.
Мы с Олей отправлялись в детский парк,
садились на любимые качели,
Глушили сок, мороженое ели,
глазели на гуляющих собак.
Аттракционов было пруд пруди,
но день сгорал, и солнце остывало.
И Оля уставала, отставала
и тихо ныла: «Деда, погоди».
Оставив день воскресный позади,
я возвращался в стен больничных голость,
Но и в палате слышал Олин голос:
«Дай руку, деда, деда, погоди…»
И я годил, годил, сколь было сил,
а на соседних койках не годили,
Хирели, сохли, чахли, уходили,
никто их погодить не попросил.
Когда я чую жжение в груди,
я вижу, как с другого края поля
Ко мне несётся маленькая Оля
с истошным криком: «Деда-а-а, погоди-и…»
И я гожу, я всё ещё гожу
и, кажется, стерплю любую муку,
пока ту крохотную руку
в своей измученной руке ещё держу.
