...И, отсидев кровать, устав от уваженья...
...И, отсидев кровать,
устав от уваженья,
он начал целовать
её на пораженье...
...И, отсидев кровать,
устав от уваженья,
он начал целовать
её на пораженье...
Недовольство составляет одно из коренных свойств всякого настоящего таланта.
Ты слишком щедро одарён судьбой,
Чтоб совершенство умерло с тобой.
Коль ты о людях говоришь плохое,
Пускай ты прав — нутро в тебе дурное.
Смотрю в книгу, вижу фигу.
Долг платежом красен.
Но если меня в тёмной комнате прислонить к тёплой стенке, со мной ещё очень и очень можно...
Какое удивительное счастье
Узнать, что ты над прожитым не властен,
Что то и называется судьбою,
Что где-то протянулось за тобою:
Моря и горы — те, что переехал,
Твои друзья, которых ты оставил,
И тёплый день посередине века,
Который твою молодость состарил —
— Всё потому, что чувствуя поспешность,
С которой смерть приходит временами,
Фальшивая и искренняя нежность
Кричит, как жизнь, бегущая за нами.
Души людей, как в зеркалах, отражаются друг в друге.
Мудрец стыдится своих недостатков, но не стыдится исправлять их.
Оскорбление — это клевета в сокращённом виде.
Почему «уйди» мы кричим, а «приди» — шепчем? Когда надо бы наоборот.
Заставь дурака Богу молиться, так он себе и лоб расшибёт.
И всюду клевета сопутствовала мне.
Её ползучий шаг я слышала во сне
И в мёртвом городе под беспощадным небом,
Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.
И отблески её горят во всех глазах,
То как предательство, то как невинный страх.
Я не боюсь её. На каждый вызов новый
Есть у меня ответ достойный и суровый.
Но неизбежный день уже предвижу я, —
На утренней заре придут ко мне друзья,
И мой сладчайший сон рыданьем потревожат,
И образок на грудь остывшую положат.
Никем не знаема тогда она войдёт,
В моей крови её неутолённый рот
Считать не устаёт небывшие обиды,
Вплетая голос свой в моленья панихиды.
И станет внятен всем её постыдный бред,
Чтоб на соседа глаз не мог поднять сосед,
Чтоб в страшной пустоте моё осталось тело,
Чтобы в последний раз душа моя горела
Земным бессилием, летя в рассветной мгле,
И дикой жалостью к оставленной земле.