...И чтобы я не кушал с нею — я ничего не ел вкуснее!..
...И чтобы я не кушал с нею —
Я ничего не ел вкуснее!..
...И чтобы я не кушал с нею —
Я ничего не ел вкуснее!..
Беда не приходит одна.
Те, что украсили познанья небосклон,
Взойдя светилами для мира и времён,
Не расточили тьму глубокой этой ночи,
Сказали сказку нам и погрузились в сон.
Нужно осознать, что гнев — это разрушительная эмоция, а сострадание — созидательная. Самое важное — понимать, что основа гнева в неведении, ограниченности мышления. А основа сострадания — это логические доводы, умение смотреть на вещи в широкой перспективе.
Никто не знает, что на самом деле на душе у человека, который всегда смеётся.
В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
младенец родился в пещере, чтоб мир спасти:
мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему всё казалось огромным: грудь матери, жёлтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы — Балтазар, Гаспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребёнка издалека,
из глубины Вселенной, с другого её конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
Но вас я вижу, вам внимаю...
И что же? Слабый человек!
Свободу потеряв навек,
Неволю сердцем обожаю.
Цветущая роза отдаёт миру свою красоту без сожаления, не скупясь и не прося ничего в замен — и от этого она ещё прекраснее.
Только тот писатель приносит нам пользу, который понимает вещи яснее и проницательнее, чем мы сами, который ускоряет нашу мысль, а не задерживает её.
Маруська была — не считая ушей —
не кошка: краса круглолицая.
Слоны, как известно, боятся мышей,
и кошка при них — как милиция.
И вот у Маруськи звонит телефон
(а дело уж близится к полночи),
и в трубке хрипит перепуганный Слон:
— Здесь мышь… умоляю… о помощи… —
И, острые когти поглубже вобрав,
среди снегопада и мороси
Маруська к Госцирку несётся стремглав
почти на космической скорости.
Вбегает и видит: швейцар весь дрожит,
слезами глаза его застятся,
а Слон на спине на арене лежит,
хватается хоботом за сердце.
Хрипит, задыхается: — Вот он… бандит…
хватай его, киска… ты смелая… —
Действительно, мышь на арене сидит,
но мышь эта вовсе не серая.
— Хватай его, киска… чего ты глядишь… —
От страха стал Слон цвета бурого.
— Да это же, граждане, белая мышь!
Она же сотрудница Дурова.
Учёная мышка! Палата ума!
Я месяц назад или около
была на её представленье сама
и хлопала ей, а не слопала.
— Спасибо, — тут молвит в смущении Слон. —
Приятно от страха избавиться. —
К Маруське подходит, кладёт ей поклон,
Маруська в ответ улыбается.
— Что хочешь теперь ты приказывай мне! —
И вот, как владычица Индии,
вернулась Маруська домой на Слоне.
Соседки мои это видели.
Прошло много времени с этого дня,
И я бы о нём, вероятно, забыл.
но кошка Маруська живёт у меня,
и в цирк нас пускают бесплатно.
Ты не думай,
щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
иди на перекрёсток
моих больших
и неуклюжих рук.
Не хочешь?
Оставайся и зимуй,
и это
оскорбление
на общий счёт нанижем.
Я всё равно
тебя
когда-нибудь возьму —
одну
или вдвоём с Парижем.
Любовь — над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане,
Любовь — звезда, которою моряк
Определяет место в океане.
Главное в жизни — то, что тебе вздумалось считать главным.
Шестьдесят лет тому назад «оптимист» и «дурак» не были синонимами.