Долго возился Иван-царевич с лягушкой, пока не увидел записку...
Долго возился Иван-царевич с лягушкой, пока не увидел записку: «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера!»
Долго возился Иван-царевич с лягушкой, пока не увидел записку: «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера!»
Лучший способ найти себя — это потерять себя в служении другим.
Моль думала, что ей аплодируют.
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид.
Почти всегда бывает так, что в любви люди становятся как дети — потому что любовь принимает. Она ничего не требует. Она не говорит: «Будь таким-то и таким-то». Любовь говорит только: «Будь собой. Ты хорош как есть. Ты красив как есть». Любовь вас принимает. Вдруг вы начинаете отбрасывать все свои «так надо», идеалы, личностные структуры. Как змея, вы сбрасываете старую кожу и снова становитесь ребёнком. Любовь приносит юность.
В прощальный день я, по христианскому обычаю и по добросердечию своему, прощаю всех…
Торжествующую свинью прощаю за то, что она… содержит в себе трихины.
Прощаю вообще всё живущее, теснящее, давящее и душащее… как-то: тесные сапоги, корсет, подвязки и проч.
Прощаю аптекарей за то, что они приготовляют красные чернила.
Взятку — за то, что её берут чиновники.
Берёзовую кашу и древние языки — за то, что они юношей питают и отраду старцам подают, а не наоборот.
«Голос» — за то, что он закрылся.
Статских советников — за то, что они любят хорошо покушать.
Мужиков — за то, что они плохие гастрономы.
Прощаю я кредитный рубль… Кстати: один секретарь консистории, держа в руке только что добытый рубль, говорил дьякону: «Ведь вот, поди ж ты со мной, отец дьякон! Никак я не пойму своего характера! Возьмём хоть вот этот рубль к примеру… Что он? Падает ведь, унижен, осрамлён, очернился паче сажи, потерял всякую добропорядочную репутацию, а люблю его! Люблю его, несмотря на все его недостатки, и прощаю… Ничего, брат, с моим добрым характером не поделаешь!» Так вот и я…
Прощаю себя за то, что я не дворянин и не заложил ещё имения отцов моих.
Литераторов прощаю за то, что они ещё и до сих пор существуют.
Прощаю Окрейца за то, что его «Луч» не так мягок, как потребно.
Прощаю Суворина, планеты, кометы, классных дам, её и, наконец, точку, помешавшую мне прощать до бесконечности.
Не там вор крадёт, где много, а там, где плохо лежит.
Не заблуждайтесь в мысли, что мир вам чем-то обязан — он был до вас и ничего вам не должен.
Часто люди гордятся чистотой своей совести только потому, что они обладают короткой памятью.
Кто одинок, тот никогда не будет покинут. Но иногда, вечерами, рушится этот карточный домик, и жизнь оборачивается мелодией совсем иной — преследующей рыданиями, взметающей дикие вихри тоски, желаний, недовольства, надежды — надежды вырваться из этой одуряющей бессмыслицы, из бессмысленного кручения этой шарманки, вырваться безразлично куда. Ах, жалкая наша потребность в толике теплоты; две руки да склонившееся к тебе лицо — это ли, оно ли? Или тоже обман, а стало быть, отступление и бегство? Есть ли на этом свете что-нибудь кроме одиночества?