Братья! Интеллект в опасности! Он уже не просто никому не нужен...
Братья! Интеллект в опасности! Он уже не просто никому не нужен, он вызывает вражду. Нужна молчаливая глупенькая мужчина…
Братья! Интеллект в опасности! Он уже не просто никому не нужен, он вызывает вражду. Нужна молчаливая глупенькая мужчина…
Сто грамм — не стоп-кран, дёрнешь — не остановишься.
Пусть одобрение людей будет последствием твоего поступка, а не целью.
Любая заимствованная истина есть ложь. Пока она не пережита тобой самим, это никогда не истина.
Не плачь, потому что это прошло. Улыбнись, потому что это было.
В глубине человека заложена творческая сила, которая способна создать то, что должно быть, которая не даст нам покоя и отдыха, пока мы не выразим это вне нас тем или иным способом.
Всё всегда заканчивается хорошо. Если всё закончилось плохо, значит это ещё не конец.
Когда друзья становятся начальством,
Меня порой охватывает грусть.
Я, словно мать, за маленьких страшусь:
Вдруг схватят вирус спеси или чванства!
На протяженье собственного века
Сто раз я мог вести бы репортаж:
Вот славный парень, скромный, в общем, наш:
А сделали начальством, и шабаш —
Был человек, и нету человека!
Откуда что вдруг сразу и возьмётся,
Отныне всё кладётся на весы:
С одними льстив, к другим не обернётся,
Как говорит, как царственно смеётся!
Визит, банкет, приёмные часы...
И я почти физически страдаю,
Коль друг мой зла не в силах превозмочь.
Он всё дубеет, чванством обрастая,
И, видя, как он счастлив, я не знаю,
Ну чем ему, несчастному, помочь?!
И как ему, бедняге, втолковать,
Что вес его и всё его значенье
Лишь в стенах своего учрежденья,
А за дверьми его и не видать?
Ведь стоит только выйти из дверей,
Как всё его величие слетает.
Народ-то ведь совсем его не знает,
И тут он рядовой среди людей.
И это б даже к пользе. Но отныне
Ему общенье с миром не грозит:
На службе секретарша сторожит,
А в городе он катит в лимузине.
Я не люблю чинов и должностей.
И, оставаясь на земле поэтом,
Я всё равно волнуюсь за друзей,
Чтоб, став начальством, звание людей
Не растеряли вдруг по кабинетам,
А тем, кто возомнил себя Казбеком,
Я нынче тихо говорю: — Постой,
Закрой глаза и вспомни, дорогой,
Что был же ты хорошим человеком.
Звучит-то как: «хороший человек»!
Да и друзьями стоит ли швыряться?
Чины, увы, даются не навек.
И жизнь капризна, как теченье рек,
Ни от чего не надо зарекаться.
Гай Юлий Цезарь в этом понимал.
Его приказ сурово выполнялся —
Когда от сна он утром восставал:
— Ты смертен, Цезарь! — стражник восклицал,
— Ты смертен, Цезарь! — чтоб не зазнавался!
Чем не лекарство, милый, против чванства?!
А коль не хочешь, так совет прими:
В какое б ты ни выходил «начальство»,
Душой останься всё-таки с людьми!
Я скачу, но я скачу иначе,
По камням, по лужам, по росе.
Бег мой назван иноходью, значит —
По-другому, то есть — не как все.
Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть,
Эти губы сказали: «Довольно!»
Каждый вечер подносят к окну
Моё кресло. Я вижу дороги.
О, тебя ли, тебя ль упрекну
За последнюю горечь тревоги!
Не боюсь на земле ничего,
В задыханьях тяжёлых бледнея.
Только ночи страшны оттого,
Что глаза твои вижу во сне я.
Мадам, — не улыбайтесь, это страшно.
Никогда не откладывай на завтра то, что может быть сделано послезавтра с тем же успехом.
Тепло и любовь, которые мы отдаём, гораздо важнее тепла и любви, которые мы получаем. Лишь когда мы делимся теплом и любовью, ощущаем подлинную заботу о других, иными словами, проявляем сострадание, мы обретаем условия для подлинного счастья. Из этого следует, что любить самому важнее, чем быть любимым.
Нравственность — это разум воли.
Живут лишь те, кто творит добро.
Никакая литература не может своим цинизмом перещеголять действительную жизнь.