Нет на земле второго Вас...
Нет на земле второго Вас.
Нет на земле второго Вас.
Все элементы мироздания гармонично связаны между собой.
Боязнь совершить ошибку вовлекает в другую.
Забыть друг о друге могут только любовники, любившие недостаточно сильно, чтобы возненавидеть друг друга.
Супругою твоей я так пленился,
Что если б три в удел достались мне,
Подобные во всём твоей жене,
То даром двух я б отдал сатане,
Чтоб третью лишь принять он согласился.
Все лишнее детям.
Когда я был молод, я совал своё невежество всем в лицо. Меня били за это. И к сорока годам я отточил наконец оружие моих знаний. А если вы будете скрывать своё невежество, вас не будут бить и вы никогда не поумнеете.
Счастливые часов не наблюдают.
Тешил — ужас. Грела — вьюга.
Вёл вдоль смерти — мрак.
Отняты мы друг у друга...
Разве можно так?
Если хочешь — расколдую,
Доброй быть позволь.
Выбирай себе любую,
Но не эту боль.
Коньяк в графине — цвета янтаря,
что, в общем, для Литвы симптоматично.
Коньяк вас превращает в бунтаря.
Что не практично. Да, но романтично.
Он сильно обрубает якоря
всему, что неподвижно и статично.
Конец сезона. Столики вверх дном.
Ликуют белки, шишками насытясь.
Храпит в буфете русский агроном,
как свыкшийся с распутицею витязь.
Фонтан журчит, и где-то за окном
милуются Юрате и Каститис.
Пустые пляжи чайками живут.
На солнце сохнут пёстрые кабины.
За дюнами транзисторы ревут
и кашляют курляндские камины.
Каштаны в лужах сморщенных плывут
почти как гальванические мины.
К чему вся метрополия глуха,
то в дюжине провинций переняли.
Поёт апостол рачьего стиха
в своём невразумительном журнале.
И слепок первородного греха
свой образ тиражирует в канале.
Страна, эпоха — плюнь и разотри!
На волнах пляшет пограничный катер.
Когда часы показывают «три»,
слышны, хоть заплыви за дебаркадер,
колокола костёла. А внутри
на муки Сына смотрит Богоматерь.
И если жить той жизнью, где пути
действительно расходятся, где фланги,
бесстыдно обнажаясь до кости,
заводят разговор о бумеранге,
то в мире места лучше не найти
осенней, всеми брошенной Паланги.
Ни русских, ни евреев. Через весь
огромный пляж двухлетний археолог,
ушедший в свою собственную спесь,
бредёт, зажав фаянсовый осколок.
И если сердце разорвётся здесь,
то по-литовски писанный некролог
не превзойдёт наклейки с коробка,
где брякают оставшиеся спички.
И солнце, наподобье колобка,
зайдёт, на удивление синичке
на миг за кучевые облака
для траура, а может, по привычке.
Лишь море будет рокотать, скорбя
безлично — как бывает у артистов.
Паланга будет, кашляя, сопя,
прислушиваться к ветру, что неистов,
и молча пропускать через себя
республиканских велосипедистов.
Жена звонит мужу:
— Привет!
— Да.
— Надо говорить «привет», а не «да». Ты дома?
— Привет.
Летят ворона с волком в самолёте.
Вдруг ворона нажимает на кнопку, и к ней подходит стюардесса.
Ворона просит стакан воды.
Получив его набирает воду в клюв и выплёвывает её в лицо стюардессы.
Через некоторое время повторяется та же ситуация.
Волк спрашивает у вороны:
— Ворона, ты что делаешь?
Ворона:
— Выпендриваюсь.
Волк тоже вызвал стюардессу и, получив от неё стакан воды, выплюнул воду ей в лицо.
Тут к вороне с волком подходят два амбала и выкидывают их из самолёта.
Ворона расправила крылья и полетела, а волк камнем падает вниз.
Ворона догоняет волка и спрашивает:
— Волк, а ты что, летать не умеешь?!
Волк:
— Нет!
Ворона:
— А чего же тогда выпендривался?!!
Так чувственно молчать лишь ты умеешь...