Уж немногих я зову на ты, уж улыбки забываю важность...
Уж немногих я зову на ты,
Уж улыбки забываю важность...
Уж немногих я зову на ты,
Уж улыбки забываю важность...
Раньше я говорил: «Я надеюсь, что всё изменится». Затем я понял, что существует единственный способ, чтобы всё изменилось — измениться мне самому.
Низок же тот пошлый поклонник, который любит тело больше, чем душу; он к тому же и непостоянен, поскольку непостоянно то, что он любит.
Утро птицею в вышине
Перья радужные роняет.
Звёзды, словно бы льдинки, тают
С лёгким звоном в голубизне
В Ботаническом лужи блестят
Озерками большими и мелкими.
А по веткам рыжими белками
Прыгает листопад.
Вон, смеясь и прильнув друг к дружке,
Под заливистый птичий звон
Две рябинки, как две подружки,
Переходят в обнимку газон.
Липы важно о чём-то шуршат,
И служитель метёт через жёрдочку
То ль стекло, то ли синюю звёздочку,
Что упала с рассветом в сад.
Листопад полыхает, вьюжит,
Только ворон на ветке клёна
Словно сторожем важно служит,
Молчаливо и непреклонно.
Ворон старый и очень мудрый,
В этом парке ему почёт.
И кто знает, не в это ль утро
Он справляет свой сотый год...
И ему объяснять не надо,
Отчего мне так нелегко.
Он ведь помнит, как с горьким взглядом
Этим, этим, вот самым садом
Ты ушла далеко-далеко...
Как легко мы порою рушим
В спорах-пламенях всё подряд.
Ах, как просто обидеть душу
И как трудно вернуть назад!
Сыпал искры пожар осин,
Ну совсем такой, как и ныне.
И ведь не было злых причин,
Что там злых — никаких причин,
Кроме самой пустой гордыни!
В синеву, в тишину, в листву
Шла ты медленно по дорожке,
Как-то трепетно и сторожко —
Вдруг одумаюсь, позову...
Пёстрый, вьюжистый листопад,
Паутинки дрожат и тают,
Листья падают, шелестят
И следы твои покрывают.
А вокруг и свежо, и пряно,
Всё купается в бликах света,
Как "В Сокольниках" Левитана,
Только женской фигурки нету...
И сейчас тут, как в тот же день,
Всё пылает и золотится.
Только горечь в душе, как тень,
Чёрной кошкою копошится.
Можно всё погрузить во мрак,
Жить и слушать, как ливни плачут,
Можно радость спустить, как стяг...
Можно так. А можно не так,
А ведь можно же всё иначе!
И чего бы душа ни изведала,
Как ни било б нас вкривь и вкось,
Если счастье оборвалось,
Разве значит, что счастья не было?!
И какая б ни жгла нас мука,
Но всему ль суждено сгореть?
Тяжелейшая вещь — разлука,
Но разлука ещё не смерть!
Я найду тебя. Я разрушу
Льды молчания. Я спешу!
Я зажгу твои взгляд и душу,
Всё, чем жили мы — воскрешу!
Пусть все ветры тревогу свищут.
Я уверен: любовь жива!
Тот, кто любит, — дорогу сыщет!
Тот, кто любит, — найдёт слова!
Ты шагнёшь ко мне, верю, знаю,
Слёз прорвавшихся не тая,
И прощая, и понимая.
Моя светлая, дорогая,
Удивительная моя!
Государство, которое плохо относится к животным, всегда будет нищим и преступным.
Чтобы выжить, надо перестать допытываться, в чём смысл жизни. Жизнь сама по себе и есть ответ.
Чем меньше у меня желаний, тем ближе я к богам.
В неприятных воспоминаниях есть одна хорошая сторона: они убеждают человека в том, что он теперь счастлив, даже если секунду назад он в это не верил. Счастье — такое относительное понятие! Кто это постиг, редко чувствует себя совершенно несчастным.
Дверь хлопнула, и вот они вдвоём
стоят уже на улице. И ветер
их обхватил. И каждый о своём
задумался, чтоб вздрогнуть вслед за этим.
Канал, деревья замерли на миг.
Холодный вечер быстро покрывался
их взглядами, а столик между них
той темнотой, в которой оказался.
Дверь хлопнула, им вынесли шпагат,
по дну и задней стенке пропустили
и дверцы обмотали наугад,
и вышло, что его перекрестили.
Потом его приподняли с трудом.
Внутри негромко звякнула посуда.
И вот, соединённые крестом,
они пошли, должно быть, прочь отсюда.
Вдвоём, ни слова вслух не говоря.
Они пошли. И тени их мешались.
Вперёд. От фонаря до фонаря.
И оба уменьшались, уменьшались.
Цветёт миндаль на перекрёстке,
Мерцает дымка над горой,
Бегут серебряные блёстки
По глади моря голубой.
Щебечут птицы вдохновенней,
Вечнозелёный ярче лист.
Блажен, кто в этот день весенний
Воскликнет искренно: «Я чист!»