Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал...
Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал:
Зря мы любим её, однолюбы.
Вот у смерти — красивый широкий оскал
И здоровые, крепкие зубы.
Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал:
Зря мы любим её, однолюбы.
Вот у смерти — красивый широкий оскал
И здоровые, крепкие зубы.
В мир пришёл я, но не было небо встревожено.
Умер я, но сиянье светил не умножено.
И никто не сказал мне — зачем я рождён
И зачем моя жизнь второпях уничтожена.
Маленький внук спрашивает деда:
— Деда, а когда тебе лучше жилось: при Сталине или сейчас?
— Ну дык, ента, при Сталине конечно!
— А почему, деда?
— Ну так, внучек, при Сталине я молодой был!
Жили-были Годы. Они, конечно, брали своё, но заодно прихватили и наше.
Мы никогда не живём настоящим, всё только предвкушаем будущее и торопим его, словно оно опаздывает, или призываем прошлое и стараемся его вернуть, словно оно ушло слишком рано.
Только когда все умрут закончится Большая игра.
Женщина от любви умнеет, а мужчина теряет голову.
Тот клятый год, тому уж много лет,
я иногда сползал с больничной койки.
Сгребал свои обломки и осколки
и свой реконструировал скелет.
И крал себя у чутких медсестёр,
ноздрями чуя острый запах воли,
Я убегал к двухлетней внучке Оле,
туда, на жизнью пахнущий простор.
Мы с Олей отправлялись в детский парк,
садились на любимые качели,
Глушили сок, мороженое ели,
глазели на гуляющих собак.
Аттракционов было пруд пруди,
но день сгорал, и солнце остывало.
И Оля уставала, отставала
и тихо ныла: «Деда, погоди».
Оставив день воскресный позади,
я возвращался в стен больничных голость,
Но и в палате слышал Олин голос:
«Дай руку, деда, деда, погоди…»
И я годил, годил, сколь было сил,
а на соседних койках не годили,
Хирели, сохли, чахли, уходили,
никто их погодить не попросил.
Когда я чую жжение в груди,
я вижу, как с другого края поля
Ко мне несётся маленькая Оля
с истошным криком: «Деда-а-а, погоди-и…»
И я гожу, я всё ещё гожу
и, кажется, стерплю любую муку,
пока ту крохотную руку
в своей измученной руке ещё держу.
— Вы не поверите, Фаина Георгиевна, но меня ещё не целовал никто, кроме жениха.
— Это вы хвастаете, милочка, или жалуетесь?
В этом мире любовь — украшенье людей,
Быть лишённым любви — это быть без друзей.
Тот, чьё сердце к напитку любви не прильнуло,
Тот — осёл, хоть не носит ослиных ушей.
Многое ещё, наверно, хочет
Быть воспетым голосом моим:
То, что, бессловесное, грохочет,
Иль во тьме подземный камень точит,
Или пробивается сквозь дым.
У меня не выяснены счёты
С пламенем, и ветром, и водой...
Оттого-то мне мои дремоты
Вдруг такие распахнут ворота
И ведут за утренней звездой.
Море слов сокровенного смысла полно,
Этот смысл я читать научился давно.
Но когда размышляю о тайнах Вселенной,
Понимаю, что мне их прочесть не дано.
Мы — послушные куклы в руках у творца!
Это сказано мною не ради словца.
Нас по сцене всевышний на ниточках водит
И пихает в сундук, доведя до конца.
Кто не изучил человека в себе, никогда не достигнет глубокого знания людей.