За очи горда, а в очи раба...
За очи горда, а в очи раба.
За очи горда, а в очи раба.
Мудрёно пишут только о том, чего не понимают.
В еврейской семье. Жена мужу:
— Йосик, я таки ушла к гинекологу!
— Да, Фаечка, давай! Покажи им там всем!
Мужик-рыбак всё время всем хвастался, какую большую рыбу он поймал, разводя руки насколько хватит. Всем это надоело, связали ему руки и спрашивают:
— Ну, и какую рыбу ты поймал?
Мужик, делая из ладошек круг:
— Вот с таким вот глазом!
Да пребудет со мною любовь и вино!
Будь, что будет: безумье, позор — всё равно!
Чему быть суждено — неминуемо будет,
Но не больше того, чему быть суждено.
Весь смак экстравагантности в том, чтобы вести себя как дурак, чувствовать себя дураком и наслаждаться этим.
Поэт — это последний человек, кто радуется тому, что его стихи перекладываются на музыку. Поскольку он-то сам в первую очередь озабочен содержанием, а содержание, как правило, читателем усваивается не полностью и не сразу. Даже когда стихотворение напечатано на бумаге, нет никакой гарантии, что читатель понимает содержание. Когда же на стих накладывается ещё и музыка, то, с точки зрения поэта, происходит дополнительное затмение. Так что, с одной стороны, если ты фраер, то тебе лестно, что на твои стихи композитор музыку написал. Но если ты действительно озабочен реакцией публики на твой текст, — а это то, с чего твоё творчество начинается и к чему оно в конце концов сводится, — то праздновать тут совершенно нечего. Даже если имеешь дело с самым лучшим композитором на свете. Музыка вообще выводит стихи в совершенно иное измерение.
Строки вяжутся в стишок,
Море лижет сушу.
Дети какают в горшок,
А большие — в душу.
Несчастная судьба многих людей — следствие несделанного ими выбора. Они ни живые, ни мёртвые. Жизнь оказывается бременем, бесцельным занятием, а дела — лишь средством защиты от мук бытия в царстве теней.
Если есть в этой жизни самоубийство, оно не там, где его видят, и длилось оно не спуск курка, а двенадцать лет жизни.
Достойный человек не может не обладать широтой познаний и твёрдостью духа. Его ноша тяжела, а путь его долог. Человечность — вот ноша, которую несёт он: разве не тяжела она? Только смерть завершает его путь: разве не долог он?