Я всматриваюсь в огонь. На языке огня...
Я всматриваюсь в огонь.
На языке огня
раздаётся «не тронь»
и вспыхивает «меня!»
От этого — горячо.
Я слышу сквозь хруст в кости
захлёбывающееся «ещё!»
и бешеное «пусти!»
Я всматриваюсь в огонь.
На языке огня
раздаётся «не тронь»
и вспыхивает «меня!»
От этого — горячо.
Я слышу сквозь хруст в кости
захлёбывающееся «ещё!»
и бешеное «пусти!»
Для бегства нужно твёрдо знать не то, куда бежишь, а откуда. Поэтому необходимо постоянно иметь перед глазами свою тюрьму.
Тишина, ты — лучшее
Из всего, что слышал.
— Фаина Георгиевна, на что похожа женщина, если её поставить вверх ногами?
— На копилку.
— А мужчина?
— На вешалку.
Людей делает общительными их неспособность переносить одиночество, — то есть самих себя.
В мире нет вечных двигателей, зато полно вечных тормозов!
Горячо, всей душой, до скончания века
Одного я люблю на земле человека.
Он — прекрасен! И скромно скажу, не тая:
Этот лучший из лучших, конечно же, я!
В темноте у окна,
на краю темноты
полоса полотна
задевает цветы.
И, как моль, из угла
устремляется к ней
взгляд, острей, чем игла,
хлорофилла сильней.
Оба вздрогнут — но пусть:
став движеньем одним,
не угроза, а грусть
устремляется к ним,
и от пут забытья
шорох век возвратит:
далеко до шитья
и до роста в кредит.
Страсть — всегда впереди,
где пространство мельчит.
Сзади прялкой в груди
Ариадна стучит.
И в дыру от иглы,
притупив остриё,
льются речки из мглы,
проглотившей её.
Засвети же свечу
или в лампочке свет.
Темнота по плечу
тем, в ком памяти нет,
кто, к минувшему глух
и к грядущему прост,
устремляет свой дух
в преждевременный рост.
Как земля, как вода
под небесною мглой,
в каждом чувстве всегда
сила жизни с иглой.
И, невольным объят
страхом, вздрогнет, как мышь,
тот, в кого ты свой взгляд
из угла устремишь.
Засвети же свечу
на краю темноты.
Я увидеть хочу
то, что чувствуешь ты
в этом доме ночном,
где скрывает окно,
словно скатерть с пятном
темноты, полотно.
Ставь на скатерть стакан,
чтоб он вдруг не упал,
чтоб сквозь стол-истукан,
словно соль, проступал,
незаметный в окно,
ослепительный Путь —
будто льётся вино
и вздымается грудь.
Ветер, ветер пришёл,
шелестит у окна.
Укрывается ствол
за квадрат полотна.
И трепещут цветы
у него позади
на краю темноты,
словно сердце в груди.
Натуральная тьма
наступает опять,
как движенье ума
от метафоры вспять,
и сиянье звезды
на латуни осей
глушит звуки езды
по дистанции всей.
Любовь... Истинная любовь, как и истинное отчаяние — безмолвно. Оно не нуждается в словах. Отчаяние читается так же как и любовь, по глазам. Я не люблю, вот эти знаешь, письма-признания. Я никогда не пишу признания в любви. Я показываю это поступками. Ты знаешь, в любви самые красноречивые это не слова, это прикосновения.
Всякий, кто долго мучается, виноват в этом сам.
Если я буду совершать именно те поступки, которых ждут от меня люди, я попаду к ним в рабство.
Ум, несомненно, есть первое условие для счастья.
Налейте мне вина, хочу забыть тревогу,
Хочу залить любовь, хочу залить мечту,
Какую б на земле, не выбрал кто дорогу,
Он выберет всегда: не нужную, не ту!
Многих женщин в парчу, жемчуга одевал,
Но не мог я найти среди них идеал.
Я спросил мудреца: — Что же есть совершенство?
— Та, что рядом с тобою! — Он мне сказал.
Любовь одна — веселье жизни хладной,
Любовь одна — мучение сердец:
Она дарит один лишь миг отрадный,
А горестям не виден и конец.
Стократ блажен, кто в юности прелестной
Сей быстрый миг поймает на лету;
Кто к радостям и неге неизвестной
Стыдливую преклонит красоту!
Любить — значит делиться; быть жадным — значит накапливать. Жадность только хочет и никогда не отдаёт, а любовь умеет только отдавать и ничего не просит взамен; она делится без условий.