Как жизнь забывчива, как памятлива смерть...
Как жизнь забывчива, как памятлива смерть.
Как жизнь забывчива, как памятлива смерть.
Надо быть ясным умственно, чистым нравственно и опрятным физически.
Правда — воздух, без которого дышать нельзя.
Жизнь проходит и не кланяется, как сердитая соседка.
Если детским мылом моют детей, то, что же моют хозяйственным?
Совсем не знак бездушья — молчаливость. Гремит лишь то, что пусто изнутри.
Она вошла, совсем седая,
Устало села у огня,
И вдруг сказала: «Я не знаю,
За что ты мучаешь меня.
Ведь я же молода, красива,
И жить хочу, хочу любить.
А ты меня смиряешь силой
И избиваешь до крови.
Велишь молчать? И я молчу,
Велишь мне жить, любовь гоня?
Я больше не могу, устала.
За что ты мучаешь меня?
Ведь ты же любишь, любишь, любишь,
Любовью сердце занозя,
Нельзя судить, любовь не судят.
Нельзя? Оставь свои «нельзя».
Отбрось своих запретов кучу,
Сейчас, хоть в шутку согреши:
Себя бессонницей не мучай,
Сходи с ума, стихи пиши.
Или в любви признайся, что ли,
А если чувство не в чести,
Ты отпусти меня на волю,
Не убивай, а отпусти».
И женщина, почти рыдая,
Седые пряди уроня,
Твердила: «Я не знаю,
За что ты мучаешь меня».
Он онемел. В привычный сумрак
Вдруг эта буря ворвалась.
Врасплох, и некогда подумать:
«Простите, я не знаю Вас.
Не я надел на Вас оковы»
И вдруг спросил, едва дыша:
«Как Вас зовут? Скажите, кто Вы?»
Она в ответ: «Твоя Душа».
В украинской больнице два врача пишут историю болезни. Один вдруг начинает дико ржать:
— Глянь-ка, Черножопенко, какая смешная фамилия — Зайцев!!!
У глупого тотчас же выкажется гнев его, а благоразумный скрывает оскорбление.
Дети всех любят, особенно тех, которые любят и ласкают их.
Вот она, плодоносная осень!
Поздновато её привели.
А пятнадцать блаженнейших вёсен
Я подняться не смела с земли.
Я так близко её разглядела,
К ней припала, её обняла,
А она в обречённое тело
Силу тайную тайно лила.