Я испытываю отвращение к тем, кто считает мудростью...
Я испытываю отвращение к тем, кто считает мудростью повторение чужих мыслей; кто думает, что неподчинение есть смелость, а разоблачение чужих тайн — правдивость.
Я испытываю отвращение к тем, кто считает мудростью повторение чужих мыслей; кто думает, что неподчинение есть смелость, а разоблачение чужих тайн — правдивость.
Поэзия, прости Господи, должна быть глуповата.
Она сидела на полу
И груды писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело...
О, сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой!..
Стоял я молча в стороне
И пасть готов был на колени, —
И страшно грустно было мне,
Как от присущей милой тени.
То время года видишь ты во мне,
Когда из листьев редко где какой,
Дрожа, желтеет в веток голизне,
А птичий свист везде сменил покой.
Во мне ты видишь бледный край небес,
Где от заката памятка одна,
И, постепенно взявши перевес,
Их опечатывает темнота.
Во мне ты видишь то сгоранье пня,
Когда зола, что пламенем была,
Становится могилою огня,
А то, что грело, изошло дотла.
И, это видя, помни: нет цены
Свиданьям, дни которых сочтены.
О душа, ты желаньем и страстью полна,
Торопись, ибо жизнь на мгновенье дана.
И зачем тебе почести, власть и богатства, —
В верной дружбе твоя золотая казна.
Всё, что вы делаете в постели, — прекрасно и абсолютно правильно. Лишь бы это нравилось обоим. Если есть эта гармония — то вы и только вы правы, а все осуждающие вас — извращенцы.
Пока первая половина ваших желаний сбудется, вторая — удвоится.
Мне казалось когда-то, что одиночество —
Это словно в степи: ни души вокруг.
Одиночество — это недобрый друг
И немного таинственный, как пророчество.
Одиночество — это когда душа
Ждёт, прикрыв, как писали когда-то, вежды,
Чтобы выпить из сказочного ковша
Золотые, как солнце, глотки надежды...
Одиночество — дьявольская черта,
За которой всё холодно и сурово,
Одиночество — горькая пустота,
Тишина... И вокруг ничего живого...
Только время стрелою летит порой,
И в душе что-то новое появляется.
И теперь одиночество открывается
По-другому. И цвет у него иной.
Разве мог я помыслить хоть раз о том,
Что когда-нибудь в мире, в иные сроки
В центре жизни, имея друзей и дом,
Я, исхлёстанный ложью, как злым кнутом,
Вдруг застыну отчаянно-одинокий...
И почувствую, словно на раны соль,
Как вокруг всё безжалостно изменилось,
И пронзит мою душу такая боль,
О какой мне и в тягостном сне не снилось.
День, как рыба, ныряет в густую ночь.
Только ночь — жесточайшая это штука:
Мучит, шепчет о подлостях и разлуках,
Жжёт тоской — и не в силах никто помочь!
Только помощь до крика в душе нужна!
Вот ты ходишь по комнате в лунных бликах...
До чего это всё же чудно и дико,
Что вокруг тебя жуткая тишина...
Пей хоть водку, хоть бренди, хоть молоко!
Всюду — люди. Но кто тебе здесь поможет?!
Есть и сердце, что многое сделать может,
Только как оно дьявольски далеко!
Обратись к нему с правдой, с теплом и страстью.
Но в ответ лишь холодная тишина...
Что оно защищает — превыше счастья,
Зло — ничтожно. Но сколько в нём чёрной власти!
Мышь способна порой победить слона!
На земле нашей сложно и очень людно.
Одиночество — злой и жестокий друг.
Люди! Милые! Нынче мне очень трудно,
Протяните мне искренность ваших рук!
Я дарил вам и сердце своё, и душу,
Рядом с вами был в праздниках и в беде.
Я и нынче любви своей не нарушу,
Я — ваш друг и сегодня везде-везде!
Нынче в душу мне словно закрыли дверь.
Боль крадётся таинственными шагами.
Одиночество — очень когтистый зверь,
Только что оно, в сущности, рядом с вами?!
Сколько раз меня било тупое зло,
Сколько раз я до зверской тоски терзался,
Ах, как мне на жестокую боль везло!
Только вновь я вставал и опять сражался!
Ложь, обиды, любые земные муки
Тяжелы. Но не гибнуть же, наконец!
Люди! Милые! Дайте мне ваши руки
И по лучику ваших живых сердец!
Пусть огонь их в едином пучке лучится,
Чтобы вспыхнуть, чтоб заново возродиться,
Я сложу все их бережно: луч — к лучу,
Словно перья прекрасной, как мир, жар-птицы,
И, разбив одиночество, как темницу,
Вновь, быть может, до радости долечу.
Что в имени тебе моём?
Оно умрёт, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мёртвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нём? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я...
Зажжённых рано фонарей
Шары висячие скрежещут,
Всё праздничнее, всё светлей
Снежинки, пролетая блещут.
И, ускоряя ровный бег,
Как бы в предчувствии погони,
Сквозь мягко падающий снег
Под синей сеткой мчатся кони.
И раззолочённый гайдук
Стоит недвижно за санями,
И странно ты глядишь вокруг
Пустыми светлыми глазами.
Убеждённость, что ваша работа чрезвычайно важна, — верный симптом приближающегося нервного срыва.