Конец жизни печален, середина никуда не годится, а начало смешно...
Конец жизни печален, середина никуда не годится, а начало смешно.
Конец жизни печален, середина никуда не годится, а начало смешно.
Тебя сейчас послать или по факсу?
...Ни стрельбы, ни меди трубы,
лишь слышны раскаты Губы.
В воздухе — сильный мороз и хвоя.
Наденем ватное и меховое.
Чтоб маяться в наших сугробах с торбой —
лучше олень, чем верблюд двугорбый.
На севере если и верят в Бога,
то как в коменданта того острога,
где всем нам вроде бока намяло,
но только и слышно, что дали мало.
На юге, где в редкость осадок белый,
верят в Христа, так как сам он — беглый:
родился в пустыне, песок-солома,
и умер тоже, слыхать, не дома.
Помянем нынче вином и хлебом
жизнь, прожитую под открытым небом,
чтоб в нём и потом избежать ареста
земли — поскольку там больше места.
Если вы хотите иметь то, что никогда не имели, вам придётся делать то, что никогда не делали.
Расправь-ка плечи. Ой, тогда ссутулься!
Дурака учить — что мёртвого лечить.
Нет ничего благородного в том, чтобы быть выше кого-то другого. Истинное благородство проявляется тогда, когда человек становится выше своего прежнего «я».
Если бы змей был запретным, Адам и его бы съел.
Женщину считают глубокомысленной, отчего же? Оттого, что никак не могут доискаться причин её действий. Причина её поступков никогда не лежит на поверхности.
Ничего не бывает случайного, всё имеет первопричину.
Отдам руку и сердце, за груди и бёдра.
Красота — это королева, которая правит очень недолго.
Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.
В лицо морозу я гляжу один:
Он — никуда, я — ниоткуда,
И всё утюжится, плоится без морщин
Равнины дышащее чудо.
А солнце щурится в крахмальной нищете —
Его прищур спокоен и утешен...
Десятизначные леса — почти что те...
И снег хрустит в глазах, как чистый хлеб, безгрешен.
Молчать — верить самому себе.