Когда человек не знает, к какой пристани он держит путь, для него...
Когда человек не знает, к какой пристани он держит путь, для него ни один ветер не будет попутным.
Когда человек не знает, к какой пристани он держит путь, для него ни один ветер не будет попутным.
Я всегда твердил, что судьба — игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако — сильно.
Я считал, что лес — только часть полена.
Что зачем вся дева, раз есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнёт на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.
Я писал, что в лампочке — ужас пола.
Что любовь, как акт, лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не даёт побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.
Моя песня была лишена мотива,
но зато её хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладёт на плечи.
Я сижу у окна в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.
Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.
Простим горячке юных лет
И юный жар и юный бред!
Если хочешь, чтобы люди ничего не заметили, не надо осторожничать.
Если вы перестали делать какие-то вещи просто для удовольствия, считайте, что вы больше не живёте.
В нашем климате, слёзном и сопельном
Исчезает, почти забываемый,
Оптимизм, изумительный опиум,
Из себя самого добываемый.
Как лекарство не достигает своей цели, если доза слишком велика, так и порицание и критика — когда они переходят меру справедливости.
Одна машина может сделать работу пяти обычных людей; ни одна машина не сделает работу одного незаурядного человека.
О жестокое небо, безжалостный Бог!
Ты ещё никогда никому не помог.
Если видишь, что сердце обуглено горем, —
Ты немедля ещё добавляешь ожог.
Заставь дурака Богу молиться, так он себе и лоб расшибёт.