Разум, однажды расширивший свои границы, никогда не вернётся в прежние...
Разум, однажды расширивший свои границы, никогда не вернётся в прежние.
Разум, однажды расширивший свои границы, никогда не вернётся в прежние.
Перед погонщицей — своей судьбой — не трусь.
Не так уж долго ей владеть тобой, не трусь.
Что в прошлом кануло, всё провожай улыбкой,
И пусть грядущее грозит бедой, не трусь.
Как тишина есть отсутствие всякого шума, нагота — отсутствие одежды, болезнь — отсутствие здоровья, а темнота — света, так и зло есть отсутствие добра, а не нечто, существующее само по себе.
Июль. Жара. Внуково. Рейс Москва — Одесса.
Рейс по непонятным причинам задерживается, самолёт уже битый час стоит на лётном поле, пассажиры сидят в салоне, тихо матеря весь Аэрофлот вкупе с ближайшими родственниками экипажа, вяло отгоняя назойливых мух и одуревая от духоты. Зато мимо них живенько снуют чем-то озабоченные стюардессы, по полю бегают аэродромные служащие — полная неразбериха и бардак, слышны их крики и ругань. Потом, наконец, кто-то из стюардесс громко спрашивает на весь салон:
— Пассажиры! Кто сдавал в багаж лыжи?..
Изумление на лицах.
— Пассажиры! Повторяю, кто сдавал в багаж лыжи?!!
Люди начинают переглядываться и тут замечают мирно дремлющего на месте 13Б субъекта характерной одесской внешности неопределённого возраста.
Стюардесса подходит к нему, осторожно будит:
— Простите, это, случайно, не вы везёте лыжи?..
Субъект, открывая глаза:
— Да, я... А шо такое?!
— Извините, тут такая проблема... Хм... Мы, кажется, потеряли одну лыжу... Но вы, пожалуйста, не волнуйтесь, мы сейчас её найдём, не беспокойтесь...
— А кто вам таки сказал, шо я везу две?!
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Если любовь уходит — хоть вой, но останься гордым.
Живи и будь человеком, а не ползи ужом!
Найдите работу, в которую влюбитесь, и вам больше не придётся трудиться ни одного дня в жизни.
Дивлюсь тебе, гончар, что ты имеешь дух
Мять глину, бить, давать ей сотни оплеух,
Ведь этот влажный прах трепещущей был плотью.
Покуда жизненный огонь в нём не потух.
Бог создал женщину лишь для того, чтобы приручить мужчин.
Есть имена, как душные цветы,
и взгляды есть, как пляшущее пламя...
Есть тёмные извилистые рты,
с глубокими и влажными углами.
Есть женщины — их волосы, как шлем,
их веер пахнет гибельно и тонко,
им тридцать лет. — Зачем тебе, зачем
моя душа спартанского ребёнка?
Мужчина любит обыкновенно женщин, которых уважает; женщина обыкновенно уважает только мужчин, которых любит. Потому мужчина часто любит женщин, которых не стоит любить, а женщина часто уважает мужчин, которых не стоит уважать.
Помилуйте, королева, разве я позволил бы себе налить даме водки? Это — чистый спирт!
Милый, не выводи себя из меня.
Великий человек держится существенного и оставляет ничтожное. Он всё делает по правде, но никогда не будет опираться на законы.
Знать, как действовать, — половина дела, другая половина — знать время, когда совершать действие. Для всех дел в мире есть надлежащее время, но чаще всего люди упускают его.
Не важно, что было вокруг, и не важно,
о чём там пурга завывала протяжно,
что тесно им было в пастушьей квартире,
что места другого им не было в мире.
Во-первых, они были вместе. Второе,
и главное, было, что их было трое,
и всё, что творилось, варилось, дарилось
отныне, как минимум, на́ три делилось.
Морозное небо над ихним привалом
с привычкой большого склоняться над малым
сверкало звездою — и некуда деться
ей было отныне от взгляда младенца.
Костёр полыхал, но полено кончалось;
все спали. Звезда от других отличалась
сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним,
способностью дальнего смешивать с ближним.