Из двух любящих один любит, а другой позволяет себя любить...
Из двух любящих один любит, а другой позволяет себя любить.
Из двух любящих один любит, а другой позволяет себя любить.
Любое осмысление вызывает отстранение. Отстранение — это отчуждение. Отчуждение даётся перевариванием: человек что-то понимает, преодолевает какой-то уровень, и он для него отпадает.
Лучший способ упустить жизнь — это иметь к ней определённое отношение. Отношение возникает в уме, а жизнь существует вне ума. Почему мы не можем жить без ожиданий? Мы все смотрим с определённой точки зрения, и поэтому-то наша жизнь становится бедной, так как каждый аспект, в лучшем случае, может быть только односторонним, а ведь жизнь многомерна. Когда у вас есть определённое отношение к жизни, вы упускаете саму жизнь. Жизнь — безбрежна, её невозможно ограничить какой-либо позицией. Да, ваша позиция может охватывать определённый аспект, но это будет только один аспект. Теперь вы будете жить, окружённые вашим отношением, в своего рода коконе, капсуле. Вы уже всё решили не пробуя, не испытывая, не живя.
Надо быть более текучими, неопределёнными, разливающимися подобно воде. Тогда вы сможете открыться, сможете открыться безграничным возможностям. Тогда вы будете уязвимы, доступны, и чем больше вы уязвимы, тем больше доступны жизни. Тем больше вероятность того, что жизнь случится с вами. Жизнь — бесконечная радость. Но чтобы познать эту бесконечную радость, вы должны идти с открытым сердцем. И к вам придёт прекрасный опыт, потому что в действительности перегородок не существует.
Четвёртый раз смотрю этот фильм и должна вам сказать, что сегодня актёры играли как никогда.
Я никогда не бываю так занят, как в часы своего досуга.
Благородный муж стойко переносит беды, а низкий человек в беде распускается.
О если бы птицы пели и облака скучали,
и око могло различать, становясь синей,
звонкую трель преследуя, дверь с ключами
и тех, кого больше нету нигде, за ней.
А так — меняются комнаты, кресла, стулья.
И всюду по стенам то в рамке, то так — цветы.
И если бывает на свете пчела без улья
с лишней пыльцой на лапках, то это ты.
О если б прозрачные вещи в густой лазури
умели свою незримость держать в узде
и скопом однажды сгуститься — в звезду, в слезу ли —
в другом конце стратосферы, потом — везде.
Но, видимо, воздух — только сырьё для кружев,
распятых на пяльцах в парке, где пасся царь.
И статуи стынут, хотя на дворе — бесстужев,
казнённый потом декабрист, и настал январь.
Мы, женщины больших городов, стали слишком мужчинами. Отучили себя от желания довериться противоположному полу, показать слабость, которая есть в нас по природе, как бы мы не спорили с этим. Боимся признаться себе, как порою нам хочется обнять кого-то и уткнуться носом в щёку. Жизнь ведь прекрасна, когда чьей-то щеке нужен твой нос.
Всемирная история есть сумма всего того, чего можно было бы избежать.
Если есть стадо — есть пастух,
Если есть тело — должен быть дух.
Наш мир не только страннее, чем вы думаете, — он гораздо страннее, чем вы могли бы вообразить.
Когда погаснут дни мечтанья
И позовёт нас шумный свет,
Кто вспомнит братские свиданья
И дружество минувших лет?
Позволь в листах воспоминанья
Оставить им минутный след.
Мы всегда считаем себя умнее других, поэтому постоянно оказываемся в дураках.
Я люблю врагов. Быть всегда на страже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерение, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть всё огромное и многотрудное здание хитростей и замыслов — вот что я называю жизнью.
Ужасно стариком быть без седин;
Он равных не находит; за толпою
Идёт, хоть с ней не делится душою;
Он меж людьми ни раб, ни властелин,
И всё, что чувствует, он чувствует один!