Нельзя винить, едва лишь заподозрив,
Затем, что нам не подобает звать
Злых добрыми, равно и добрых злыми.
Отвергнуть друга преданного — значит
Лишиться драгоценнейшего в жизни.
Ты в этом скоро убедишься сам.
Нам честного лишь время обнаружит, —
Довольно дня, чтоб подлого узнать.
Ко всем человеческим поступкам можно относиться двояко: за что клеймят одного, за то другого венчают лавром.
Напраслина страшнее обличенья.
И гибнет радость, коль её судить
Должно не наше, а чужое мненье.
Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения.
Боже, не позволяй мне осуждать или говорить о том, чего я не знаю и не понимаю.
За внешний облик — внешний и почёт.
Но голос тех же судей неподкупных
Звучит иначе, если речь зайдёт
О свойствах сердца, глазу недоступных.
Быть может, и дружбу мы также забудем,
И ты дураком меня, друг, назовёшь!
Не всё ли равно?! — Мы словами лишь судим,
А в душу заглянешь — души не найдёшь!
Делить людей на удачников и неудачников — значит смотреть на человеческую природу с узкой, предвзятой точки зрения... Надо быть Богом, чтобы уметь отличать удачников от неудачников и не ошибаться.
Много в природе дивных сил, но сильней человека — нет.
Абсолютно неважно, кем тебя считают, важно, что ты делаешь.
Никто не хочет думать, но каждый хочет иметь своё мнение.
Уединение избавляет нас от необходимости жить постоянно на глазах у других и, следовательно, считаться с их мнениями.
Мне наплевать, что вы обо мне думаете. Я о вас не думаю вообще.
Где есть общество женщин — там сейчас явится высший и низший круг.
Не пытайтесь судить о книгах по обложкам.
Я в этой жизни часто ждал —
Удачи, помощи, свидания;
Души таинственный кристалл
Темнеет в нас от ожидания.
Труп нельзя заставить отвечать на вопросы. Смерть — это древняя привилегия человека, его вечный пакт, заключённый с жизнью, дарованный как рабу, так и аристократу. Смерть — утешение человека и его право.
— Почему начинались войны?
— Они начинались, когда маги какого-нибудь клана объявляли чужую реальность злодейской. Они показывали сами себе кино про других, потом делали вид, что это были новости, доводили себя до возбуждения и начинали этих других бомбить.
Я вас любил. Любовь ещё (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги,
Всё разлетелось к чёрту на куски.
Я застрелиться пробовал, но сложно
с оружием. И далее, виски:
в который вдарить? Портила не дрожь, но
задумчивость. Чёрт! всё не по-людски!
Я Вас любил так сильно, безнадёжно,
как дай вам Бог другими — но не даст!
Он, будучи на многое горазд,
не сотворит — по Пармениду — дважды
сей жар в крови, ширококостный хруст,
чтоб пломбы в пасти плавились от жажды
коснуться — «бюст» зачёркиваю — уст!
День пропал не зря!
Жил пьяница. Вина кувшинов семь
В него влезало. Так казалось всем
И сам он был — пустой кувшин из глины...
На днях разбился... Вдребезги! Совсем!
Никто не попадается на лесть так, как люди, объятые самомнением.
Никто меня ничему не учил. Я всегда училась сама, совсем одна.
Человеку, который стыдится, присуще желание жить честно.
