Старый еврей на ипподроме: — Да разве ж это лошади?! Это бл*ди...
Старый еврей на ипподроме:
— Да разве ж это лошади?! Это бл*ди, а не лошади! Вот у нас в Одессе были бл*ди — вот это были лошади!!!
Старый еврей на ипподроме:
— Да разве ж это лошади?! Это бл*ди, а не лошади! Вот у нас в Одессе были бл*ди — вот это были лошади!!!
Так долго вместе прожили, что вновь
второе января пришлось на вторник,
что удивлённо поднятая бровь,
как со стекла автомобиля — дворник,
с лица сгоняла смутную печаль,
незамутнённой оставляя даль.
Так долго вместе прожили, что снег
коль выпадет, то думалось — навеки,
что, дабы не зажмуривать ей век,
я прикрывал ладонью их, и веки,
не веря, что их пробуют спасти,
метались там, как бабочки в горсти.
Так чужды были всякой новизне,
что тесные объятия во сне
бесчестили любой психоанализ
что губы, припадавшие к плечу,
с моими, задувавшими свечу,
не видя дел иных, соединялись.
Так долго вместе прожили, что роз
семейство на обшарпанных обоях
сменилось целой рощею берёз,
и деньги появились у обоих,
и тридцать дней над морем, языкат,
грозил пожаром Турции закат.
Так долго вместе прожили без книг,
без мебели, без утвари на старом
диванчике, что — прежде чем возник —
был треугольник перпендикуляром,
восставленным знакомыми стоймя
над слившимися точками двумя.
Так долго вместе прожили мы с ней,
что сделали из собственных теней
мы дверь себе — работаешь ли, спишь ли,
но створки не распахивались врозь,
и мы прошли их, видимо, насквозь
и чёрным ходом в будущее вышли.
Первый в совете — первый в ответе.
Вся история церкви — смесь заблуждения и насилия.
Необходим новый тип мышления, если человечество хочет выжить и продвигаться в развитии.
Кто входит в дом счастья через дверь удовольствий, тот обыкновенно выходит через дверь страданий.
Человечество существует тысячи лет, и ничего нового между мужчиной и женщиной произойти уже не может.
И волки сыты, и овцы целы.
Не надо опускать знание до мнения, нужно возвышать мнение до знания.
Юноша хочет хранить верность, да не хранит; старик и хотел бы изменить, да не может.
Нет никого опаснее, чем тот дурак, который изображает из себя умного.
Сперва, резвясь на жизненном просторе,
Мы глупы, словно молодость сама;
Умнеем после первого же горя,
А после терпим горе от ума.
Где, укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
Не эти ли, грабительством богаты?
Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,
Великолепные соорудя палаты,
Где разливаются в пирах и мотовстве,
И где не воскресят клиенты-иностранцы
Прошедшего житья подлейшие черты.
Да и кому в Москве не зажимали рты
Обеды, ужины и танцы?
Казалось бы, исход не будет жуток,
Известный оптимизм внушал анализ.
Но всё же мы испортили желудок...
О Боже, как мы жутко обосрались!
Я подразумевал под переменами освобождение сознания от всяческих догм, от стереотипа маленького, никчёмного равнодушного человека, постоянно посматривающего «наверх». Перемен в сознании я ждал, а не конкретных там законов, указов, обращений, пленумов, съездов.