Афоризмы

Когда друзья становятся начальством,
Меня порой охватывает грусть.
Я, словно мать, за маленьких страшусь:
Вдруг схватят вирус спеси или чванства!

На протяженье собственного века
Сто раз я мог вести бы репортаж:
Вот славный парень, скромный, в общем, наш:
А сделали начальством, и шабаш —
Был человек, и нету человека!

Откуда что вдруг сразу и возьмётся,
Отныне всё кладётся на весы:
С одними льстив, к другим не обернётся,
Как говорит, как царственно смеётся!
Визит, банкет, приёмные часы...

И я почти физически страдаю,
Коль друг мой зла не в силах превозмочь.
Он всё дубеет, чванством обрастая,
И, видя, как он счастлив, я не знаю,
Ну чем ему, несчастному, помочь?!

И как ему, бедняге, втолковать,
Что вес его и всё его значенье
Лишь в стенах своего учрежденья,
А за дверьми его и не видать?

Ведь стоит только выйти из дверей,
Как всё его величие слетает.
Народ-то ведь совсем его не знает,
И тут он рядовой среди людей.

И это б даже к пользе. Но отныне
Ему общенье с миром не грозит:
На службе секретарша сторожит,
А в городе он катит в лимузине.

Я не люблю чинов и должностей.
И, оставаясь на земле поэтом,
Я всё равно волнуюсь за друзей,
Чтоб, став начальством, звание людей
Не растеряли вдруг по кабинетам,

А тем, кто возомнил себя Казбеком,
Я нынче тихо говорю: — Постой,
Закрой глаза и вспомни, дорогой,
Что был же ты хорошим человеком.

Звучит-то как: «хороший человек»!
Да и друзьями стоит ли швыряться?
Чины, увы, даются не навек.
И жизнь капризна, как теченье рек,
Ни от чего не надо зарекаться.

Гай Юлий Цезарь в этом понимал.
Его приказ сурово выполнялся —
Когда от сна он утром восставал:
— Ты смертен, Цезарь! — стражник восклицал,
— Ты смертен, Цезарь! — чтоб не зазнавался!

Чем не лекарство, милый, против чванства?!
А коль не хочешь, так совет прими:
В какое б ты ни выходил «начальство»,
Душой останься всё-таки с людьми!

Эдуард Асадов

Если судьба прижмёт —
В поступках люди расходятся:
Сильный в несчастье борется,
Слабый в несчастье пьёт.

Эдуард Асадов

Одни называют её чудачкой
И пальцем на лоб — за спиной, тайком.
Другие — принцессою и гордячкой,
А третьи просто синим чулком.

Птицы и те попарно летают,
Душа стремится к душе живой.
Ребята подруг из кино провожают,
А эта одна убегает домой.

Зимы и вёсны цепочкой пёстрой
Мчатся, бегут за звеном звено...
Подруги, порой невзрачные просто,
Смотришь — замуж вышли давно.

Вокруг твердят ей: — Пора решаться.
Мужчины не будут ведь ждать, учти!
Недолго и в девах вот так остаться!
Дело-то катится к тридцати...

Неужто не нравился даже никто? —
Посмотрит мечтательными глазами:
— Нравиться нравились. Ну и что? —
И удивлённо пожмёт плечами.

Какой же любви она ждёт, какой?
Ей хочется крикнуть: «Любви-звездопада!
Красивой-красивой! Большой-большой!
А если я в жизни не встречу такой,
Тогда мне совсем никакой не надо!»

Эдуард Асадов

Какие б вокруг ни кипели страсти,
Запомни: чтоб глупости не свершить,
Счастлив не тот, кто увидел счастье,
А тот, кто сумел его оценить!

Эдуард Асадов

Если вдруг от тебя отвернётся
Человек, так любимый тобой
И в глаза он тебе засмеётся,
Повернётся к тебе спиной.

Не моли и не смей унижаться,
Не молись в беспощадных слезах,
Не надейся увидеть ласку
В тех застывших уже глазах,

Не моли, не плачь понапрасну,
Заколи своё сердце в борьбе,
И умей иногда рассмеяться,
Если хочется плакать тебе...

Эдуард Асадов

Сильный и слабый, как их различают?
Я думаю, так, наверно:
Сильный пороки свои побеждает,
Слабый им служит верно!

Эдуард Асадов

Мне просто жаль вас, недруги мои.
Ведь сколько лет, здоровья не жалея,
Ведёте вы с поэзией моею
Почти осатанелые бои.

Что ж, я вам верю: ревность — штука злая,
Когда она терзает и грызёт,
Ни тёмной ночью спать вам не даёт,
Ни днём работать, душу иссушая.

И вы шипите зло и раздражённо,
И в каждой фразе ненависти груз.
— Проклятье, как и по каким законам
Его стихи читают миллионы
И сколько тысяч знает наизусть!

И в ресторане, хлопнув по второй,
Друг друга вы щекочете спесиво!
— Асадов — чушь. Тут всё несправедливо!
А кто талант — так это мы с тобой!..

Его успех на год, ну пусть на три,
А мода схлынет — мир его забудет.
Да, года три всего, и посмотри,
Такого даже имени не будет!

А чтобы те пророчества сбылись,
И тщетность их отлично понимая,
Вы за меня отчаянно взялись
И кучей дружно в одного впились,
Перевести дыханья не давая.

Орут, бранят, перемывают кости,
И часто непонятно, хоть убей,
Откуда столько зависти и злости
Порой бывает в душах у людей!

Но мчат года: уже не три, не пять,
А песни рвутся в бой и не сгибаются,
Смелей считайте: двадцать, двадцать пять.
А крылья — ввысь, и вам их не сломать,
А молодость живёт и продолжается!

Нескромно? Нет, простите, весь свой век
Я был скромней апрельского рассвета,
Но если бьют порою, как кастетом,
Бьют, не стесняясь, и зимой и летом,
Так может же взорваться человек!

Взорваться и сказать вам: посмотрите,
Ведь в залы же, как прежде, не попасть,
А в залах негде яблоку упасть.
Хотите вы того иль не хотите —
Не мне, а вам от ярости пропасть!

Но я живу не ради славы, нет,
А чтобы сделать жизнь ещё красивей.
Кому-то сил придать в минуты бед,
Влить в чьё-то сердце доброту и свет,
Кого-то сделать чуточку счастливей!

А если вдруг мой голос оборвётся,
О, как вы страстно кинетесь тогда
Со мной ещё отчаянней бороться,
Да вот торжествовать-то не придётся,
Читатель ведь на ложь не поддаётся,
А то и адресует кой-куда...

Со всех концов, и это не секрет,
Как стаи птиц, ко мне несутся строки.
Сто тысяч писем — вот вам мой ответ!
Сто тысяч писем — светлых и высоких!

Не нравится? Вы морщитесь, кося?
Но ведь не я, а вы меня грызёте!
А правду, ничего, переживёте!
Вы — крепкие. И речь ещё не вся.

А сколько в мире быть моим стихам,
Кому судить поэта и солдата?
Пускай не мне, зато уж и не вам!
Есть выше суд и чувствам и словам.
Тот суд — народ. И заявляю вам,
Что вот в него-то я и верю свято!

Ещё я верю (а ведь так и станется),
Что честной песни вам не погасить.
Когда от зла и дыма не останется,
Той песне, ей же богу, не состариться,
А только крепнуть, молодеть и жить!

Эдуард Асадов

Как избежать измен и горьких сцен?
Что делать, чтоб любовь не распылялась?
Берите милых в столь горячий плен
И так ласкайте их, чтоб для измен
Ни времени, ни сил уж не осталось.

Эдуард Асадов

Ей было двенадцать, тринадцать — ему.
Им бы дружить всегда.
Но люди понять не могли: почему
Такая у них вражда?!

Он звал её Бомбою и весной
Обстреливал снегом талым.
Она в ответ его Сатаной,
Скелетом и Зубоскалом.

Когда он стекло мячом разбивал,
Она его уличала.
А он ей на косы жуков сажал,
Совал ей лягушек и хохотал,
Когда она верещала.

Ей было пятнадцать, шестнадцать — ему,
Но он не менялся никак.
И все уже знали давно, почему
Он ей не сосед, а враг.

Он Бомбой её по-прежнему звал,
Вгонял насмешками в дрожь.
И только снегом уже не швырял
И диких не корчил рож.

Выйдет порой из подъезда она,
Привычно глянет на крышу,
Где свист, где турманов кружит волна,
И даже сморщится: — У, Сатана!
Как я тебя ненавижу!

А если праздник приходит в дом,
Она нет-нет и шепнёт за столом:
— Ах, как это славно, право, что он
К нам в гости не приглашён!

И мама, ставя на стол пироги,
Скажет дочке своей:
— Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,
Зачем нам твои враги?!

Ей девятнадцать. Двадцать — ему.
Они студенты уже.
Но тот же холод на их этаже,
Недругам мир ни к чему.

Теперь он Бомбой её не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи,
А тётей Химией величал,
И тётей Колбою тоже.

Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась: — У, Сатана! —
И так же его презирала.

Был вечер, и пахло в садах весной.
Дрожала звезда, мигая…
Шёл паренёк с девчонкой одной,
Домой её провожая.

Он не был с ней даже знаком почти,
Просто шумел карнавал,
Просто было им по пути,
Девчонка боялась домой идти,
И он её провожал.

Потом, когда в полночь взошла луна,
Свистя, возвращался назад.
И вдруг возле дома: — Стой, Сатана!
Стой, тебе говорят!

Всё ясно, всё ясно! Так вот ты какой?
Значит, встречаешься с ней?!
С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!
Не смей! Ты слышишь? Не смей!

Даже не спрашивай почему! —
Сердито шагнула ближе
И вдруг, заплакав, прижалась к нему:
— Мой! Не отдам, не отдам никому!
Как я тебя ненавижу!

Эдуард Асадов

Почувствовав неправою себя,
Она вскипела бурно и спесиво,
Пошла шуметь, мне нервы теребя,
И через час, всё светлое губя,
Мы с ней дошли едва ль не до разрыва.


И было столько недостойных слов,
Тяжеловесных, будто носороги,
Что я воскликнул: — Это не любовь! —
И зашагал сурово по дороге.

Иду, решая: нужен иль не нужен?
А сам в окрестной красоте тону:
За рощей вечер, отходя ко сну,
Готовит свой неторопливый ужин.

Как одинокий, старый холостяк,
Быть может зло познавший от подруги,
Присев на холм, небрежно, кое-как
Он расставляет блюда по округе:

Река в кустах сверкнула, как селёдка,
В бокал пруда налит вишнёвый сок,
И, как «глазунья», солнечный желток
Пылает на небесной сковородке.

И я спросил у вечера: — Скажи,
Как поступить мне с милою моею?
— А ты её изменой накажи! —
Ответил вечер, хмуро багровея.

И вот, когда любимая заплачет,
Обидных слёз не в силах удержать,
Увидишь сам тогда, что это значит, —
Изменой злою женщину терзать!

Иду вперёд, не успокоив душу,
А мимо мчится, развивая прыть,
Гуляка ветер. Я кричу: — Послушай!
Скажи мне, друг, как с милой поступить?

Ты всюду был, ты знаешь всё на свете,
Не то что я — скромняга-человек!
— А ты её надуй! — ответил ветер. —
Да похитрей, чтоб помнила весь век!

И вот, когда любимая заплачет,
Тоскливых слёз не в силах удержать,
Тогда увидишь сам, что это значит, —
Обманным словом женщину терзать!

Вдали, серьгами царственно качая,
Как в пламени, рябина у реки.
— Красавица! — сказал я. — Помоги!
Как поступить мне с милою, не знаю!

В ответ рябина словно просияла:
— А ты её возьми и обними!
И зла не поминай! — она сказала. —
Ведь женщина есть женщина. Пойми!

Не спорь, не говори, что обижаешься,
А руки ей на плечи положи
И поцелуй... И ласково скажи...
А что сказать — и сам ты догадаешься!

И вот, когда любимая заплачет,
Счастливых слёз не в силах удержать,
Тогда узнаешь сам, что это значит, —
С любовью слово женщине сказать!

Эдуард Асадов