Люди

Предполагать, что другие люди злы — это значит признаваться, что сам не чувствуешь себя добрым.

Иван Тургенев

Нам тягостно негодованье,
И злоба дельная — смешна;
Но нам не тягостно молчанье:
Улыбка нам дозволена.
Мы равнодушны, как могилы;
Мы, как могилы, холодны...
И разрушительные силы —
И те напрасно нам даны.

Привыкли мы к томленью скуки.
Среди холодной полутьмы
Лучи живительной науки
Мерцают нехотя... но мы
Под ум чужой, чужое знанье —
Желанье честное Добра —
И под любовь — и под страданье
Подделываться мастера.

Радушьем, искренней приязнью
Мы так исполнены — бог мой!
Но с недоверчивой боязнью
Оглядывает нас чужой...
Он не пленится нашим жаром —
Его не тронет наша грусть...
То, что ему досталось даром,
Твердим мы бойко наизусть.

Как звери, мы друг другу чужды...
И что ж? какой-нибудь чудак
Затеет дело — глядь! без нужды
Уж проболтался, как дурак.
Проговорил красноречиво
Все тайны сердца своего...
И отдыхает горделиво,
Не сделав ровно ничего.

Мы не довольны нашей долей —
Но покоряемся... Судьба!!
И над разгульной, гордой волей
Хохочем хохотом раба.
Но и себя браним охотно —
Так!! не жалеем укоризн!!
И проживаем беззаботно
Всю незаслуженную жизнь.

Мы предались пустой заботе,
Самолюбивым суетам...
Но верить собственной работе
Неловко — невозможно нам.
Как ни бунтуйте против Рока —
Его закон ненарушим...
Не изменит народ Востока
Шатрам кочующим своим.

Иван Тургенев

Среди людей, мне близких… и чужих,
Скитаюсь я — без цели, без желанья.
Мне иногда смешны забавы их…
Мне самому смешней мои страданья.
Страданий тех толпа не признаёт;
Толпа — наш царь — и ест и пьёт исправно;
И что в душе «задумчивой» живёт,
Болезнию считает своенравной.
И права ты, толпа! Ты велика,
Ты широка — ты глубока, как море…
В твоих волнах всё тонет: и тоска
Нелепая, и истинное горе.
И ты сильна… И знает тебя бог —
И над тобой он носится тревожно…
Перед тобой я преклониться мог,
Но полюбить тебя — мне невозможно.
Я ни одной тебе не дам слезы…
Не от тебя я ожидаю счастья —
Но ты растёшь, как море в час грозы,
Без моего ненужного участья.
Гордись, толпа! Ликуй, толпа моя!
Лишь для тебя так ярко блещет небо…
Но всё ж я рад, что независим я,
Что не служу тебе я ради хлеба…
И я молчу — о том, что я люблю…
Молчу о том, что страстно ненавижу, —
Я похвалой толпы не удивлю,
Насмешками толпы я не обижу…
А толковать — мечтать с самим собой,
Беседовать с прекрасными друзьями…
С такой смешной — ребяческой мечтой
Расстался я, как с детскими слезами…
А потому… мне жить не суждено…
И я тяну с усмешкой торопливой
Холодной злости — злости молчаливой
Хоть горькое, но пьяное вино.

Иван Тургенев

Есть люди которым ты — по плечо. Есть те, кто со своей высоты робко пытаются прикоснутся губами к твоей макушке. А ещё есть тёплые близкие — с ними глаза в глаза, А есть редкие, единичные — которые по росту. Они тебе — по сердце. И ты им — по душе.

Иван Тургенев

Им сердце в чувствах даст отчёт,
У них попросит сожаленья;
И пусть меня накажет тот,
Кто изобрёл мои мученья;

Укор невежд, укор людей
Души высокой не печалит;
Пускай шумит волна морей,
Утёс гранитный не повалит.

Михаил Лермонтов

Мы смехом брань их уничтожим,
Нас клеветы не разлучат:
Мы будем счастливы, как можем,
Они пусть будут как хотят!

Михаил Лермонтов

Пускай толпа клеймит презреньем
Наш неразгаданный союз,
Пускай людским предубежденьем
Ты лишена семейных уз.

Но перед идолами света
Не гну колени я мои;
Как ты, не знаю в нём предмета
Ни сильной злобы, ни любви.

Как ты, кружусь в веселье шумном,
Не отличая никого:
Делюся с умным и безумным,
Живу для сердца своего.

Земного счастья мы не ценим,
Людей привыкли мы ценить;
Себе мы оба не изменим,
А нам не могут изменить.

В толпе друг друга мы узнали,
Сошлись и разойдёмся вновь.
Была без радостей любовь,
Разлука будет без печали.

Михаил Лермонтов

Делить веселье все готовы —
Никто не хочет грусть делить.

Михаил Лермонтов

Такова была моя участь с самого детства. Все читали на моём лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали — и они родились. Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду — мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я её отрезал и бросил, — тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей её половины.

Михаил Лермонтов

Ужасно стариком быть без седин;
Он равных не находит; за толпою
Идёт, хоть с ней не делится душою;
Он меж людьми ни раб, ни властелин,
И всё, что чувствует, он чувствует один!

Михаил Лермонтов