Не лёгкий хлеб, не лёгкое питьё, не словеса, что в воздухе повисли...
Не лёгкий хлеб, не лёгкое питьё,
Не словеса, что в воздухе повисли, -
Пинки судьбы и ужасы её
Нас побуждают к действию и мысли!
Не лёгкий хлеб, не лёгкое питьё,
Не словеса, что в воздухе повисли, -
Пинки судьбы и ужасы её
Нас побуждают к действию и мысли!
Директор новому водителю:
— Как Ваша фамилия? Я к водителям только по фамилии обращаюсь!
— Андрей!
— Чё, фамилия такая?
— Нет имя.
— Вы меня не поняли, мне нужно знать Вашу фамилию!
— Вы меня не будете звать по фамилии, зовите Андрей!
— Слышь, боец ты чё тупой, я ещё раз спрашиваю как твоя фамилия?
— Ну, Любимый моя фамилия!
— Поехали, Андрей...
Невелика заслуга, если человек честен лишь потому, что никто и не пытался его подкупить.
И снова, как в милые годы
тоски, чистоты и чудес,
глядится в безвольные воды
румяный редеющий лес.
Простая, как Божье прощенье,
прозрачная ширится даль.
Ах, осень, моё упоенье,
моя золотая печаль!
Свежо, и блестят паутины…
Шурша, вдоль реки прохожу,
сквозь ветви и гроздья рябины
на тихое небо гляжу.
И свод голубеет широкий,
и стаи кочующих птиц —
что робкие детские строки
в пустыне старинных страниц...
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,
Глядя насмешливо назад.
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина...
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
Надо сегодня сказать лишь то, что уместно сегодня. Прочее всё отложить и сказать в подходящее время.
Тренировка духа с помощью человека-раздражителя похожа на азартную игру, в которой всё ставится на кон. Выигрыш в ней велик. Но если не выдерживаешь и срываешься, проигрываешь всё начисто.
О, Боже мой, а говорят, что нет души! А что у меня сейчас болит? — Не зуб, не голова, не рука, не грудь, — нет, грудь, в груди, там, где дышишь, — дышу глубоко: не болит, но всё время болит, всё время ноет, нестерпимо!
Жил Александр Герцевич,
Еврейский музыкант, —
Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.
И всласть, с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Играл он наизусть...
Что, Александр Герцевич,
На улице темно?
Брось, Александр Сердцевич, —
Чего там? Всё равно!
Пускай там итальяночка,
Покуда снег хрустит,
На узеньких на саночках
За Шубертом летит:
Нам с музыкой — голубою
Не страшно умереть,
А там — вороньей шубою
На вешалке висеть...
Всё, Александр Герцевич,
Заверчено давно,
Брось, Александр Скерцевич,
Чего там! Всё равно!
Человек подобен дроби: в знаменателе — то, что он о себе думает, в числителе — то, что он есть на самом деле. Чем больше знаменатель, тем меньше дробь.
В суде:
— Потерпевший, так Вы утверждаете, что обвиняемый пытался выбить Вам глаз?
— Нет, что Вы, наоборот: у меня сложилось впечатление, что он пытался вбить мне его поглубже!
Единственным критерием для жизни является блаженство. Если вы не чувствуете, что жизнь — это блаженство, тогда знайте, что вы идёте в неправильном направлении.
Древние греки недаром говорили, что последний и высший дар богов человеку — чувство меры.
Все люди, посланные нам, — это наше отражение. И посланы они для того, чтобы мы, смотря на этих людей, исправляли свои ошибки, и когда мы их исправляем, эти люди либо тоже меняются, либо уходят из нашей жизни.
Ах, далеко до неба!
Губы — близки во мгле...
— Бог, не суди! — Ты не был
Женщиной на земле!