Я вовсе не хочу знать, что говорят за моей спиной...
Я вовсе не хочу знать, что говорят за моей спиной, — я и без того о себе достаточно высокого мнения.
Я вовсе не хочу знать, что говорят за моей спиной, — я и без того о себе достаточно высокого мнения.
Мы учимся, увы, для школы, а не для жизни.
Война дурна тем, что создаёт больше злых людей, чем их забирает.
Удовольствие — это начало и конец счастливой жизни.
Надо поспешно делать то, что не так важно, чтобы делать не спеша то, что важно.
Обращайтесь с женщиной осторожно! Она сделана из кривого ребра, Бог не сумел создать её прямее; если захочешь выпрямить её, она поломается; оставишь её в покое, она станет ещё кривее.
Не стоит обижаться на людей, утаивших от нас правду: мы и сами постоянно утаиваем её от себя.
Я та песня, из которой слова не выкинешь, та пряжа, из которой нитки не вытянешь. Не нравлюсь — не пойте, не облачайтесь. Только не пытайтесь исправить, это дело не человеческое, а Божье...
Так жизнь скучна, когда боренья нет.
В дом, где смеются, приходит счастье.
Любовь сильна, как молния, но без грому проницает, и самые сильные её удары приятны.
Если к самому себе будешь более требовательным, чем к другим, то избежишь обид.
Верно определяйте слова, и вы освободите мир от половины недоразумений.
Однажды во дворе на Моховой
стоял я, сжав растерзанный букетик,
сужались этажи над головой,
и дом, как увеличенный штакетник,
меня брал в окруженье (заодно —
фортификаций требующий ящик
и столик свежевыкрашенный, но
тоскующий по грохоту костяшек).
Был август, месяц ласточек и крыш,
вселяющий виденья в коридоры,
из форточек выглядывал камыш,
за стёклами краснели помидоры.
И вечер, не заглядывавший вниз,
просвечивал прозрачные волокна
и ржавый возвеличивал карниз,
смеркалось, и распахивались окна.
Был вечер, и парадное уже
как клумба потемневшая разбухло.
Тут и узрел я: в третьем этаже
маячила пластмассовая кукла.
Она была, увы, расчленена,
безжизненна, и (плачь, антибиотик)
конечности свисали из окна,
и сумерки приветствовал животик.
Малыш, рассвирепевший, словно лев,
ей ножки повыдёргивал из чресел.
Но клею, так сказать, не пожалев,
папаша её склеил и повесил
сушиться, чтоб бедняжку привести
в порядок. И отшлёпать забияку.
И не предполагал он потрясти
слонявшегося в сумерки зеваку.
Он скромен. Океаны переплыв
в одном (да это слыхано ли?) месте
(плачь, Амундсен с Папаниным), открыв
два полюса испорченности вместе.
Что стоит пребывание на льду
и самая отважная корзина
ракеты с дирижаблями — в виду
откупоренной банки казеина!