Людям легче держать на языке горячий уголь, чем тайну...
Людям легче держать на языке горячий уголь, чем тайну.
Людям легче держать на языке горячий уголь, чем тайну.
В пословицах наших видна необыкновенная полнота народного ума, умевшего сделать всё своим орудием: иронию, насмешку, наглядность, меткость живописного соображения, чтобы составить животрепещущее слово, которое пронимает насквозь природу русского человека, задирая за всё её живое.
Абсурдно считать, будто мужчина не способен всегда быть счастлив с одной и той же женщиной. Это равнозначно утверждению, что хорошему музыканту требуется несколько скрипок, чтобы сыграть пьесу.
В те времена убивали мух,
ящериц, птиц.
Даже белый лебяжий пух
не нарушал границ.
Потом по периметру той страны,
вившемуся угрём,
воздвигли четыре глухих стены,
дверь нанесли углём.
Главный пришёл и сказал, что снег
выпал и нужен кров.
И вскоре был совершён набег
в лес за охапкой дров.
Дом был построен. В печной трубе
пламя гудело, злясь.
Но тренье глаз о тела себе
подобных рождает грязь.
И вот пошла там гулять в пальто
без рукавов чума.
Последними те умирали, кто
сразу сошёл с ума.
Так украшает бутылку блик,
вмятина портит щит,
На тонкой ножке стоит кулик
и, глядя вперёд, молчит.
Но почему аборигены съели Кука?
За что — неясно, молчит наука.
Мне представляется совсем простая штука:
Хотели кушать — и съели Кука!
Ничто так не старит женщину, как слишком богатый костюм.
Разбойник требует: кошелек — или жизнь. Врач отнимает и кошелек, и жизнь.
Грузин ищет молодую блондинку, кто не спрятался я не виноват.
Следует опасаться людей, одарённых умом, но почти лишённых здравого смысла. Мы окружены ими.
На стройке русский и еврей носят кирпичи. Еврея спрашивают:
— Почему русский носит по шесть кирпичей, а ты по одному?
— Так русские же ленивые, им лень лишний раз сходить.
Религия произошла от встречи глупца с обманщиком.
Ну, это совершенно невыносимо!
Весь как есть искусан злобой.
Злюсь не так, как могли бы вы:
как собака лицо луны гололобой —
взял бы и всё обвыл.
Нервы, должно быть...
Выйду,
погуляю.
И на улице не успокоился ни на ком я.
Какая-то прокричала про добрый вечер.
Надо ответить:
она — знакомая.
Хочу.
Чувствую —
не могу по-человечьи.
Что это за безобразие?
Сплю я, что ли?
Ощупал себя:
такой же, как был,
лицо такое же, к какому привык.
Тронул губу,
а у меня из-под губы —
клык.
Скорее закрыл лицо, как будто сморкаюсь.
Бросился к дому, шаги удвоив.
Бережно огибаю полицейский пост,
вдруг оглушительное:
«Городовой!
Хвост!»
Провёл рукой и — остолбенел!
Этого-то,
всяких клыков почище,
я не заметил в бешеном скаче:
у меня из-под пиджака
развеерился хвостище
и вьётся сзади,
большой, собачий.
Что теперь?
Один заорал, толпу растя.
Второму прибавился третий, четвёртый.
Смяли старушонку.
Она, крестясь, что-то кричала про чёрта.
И когда, ощетинив в лицо усища-веники,
толпа навалилась,
огромная,
злая,
я стал на четвереньки
и залаял:
Гав! гав! гав!
Прощания вовсе не было. Было — исчезновение.
Каждый имеет для другого лишь то значение, какое тот имеет для него.
Женщина, которая не пользуется косметикой, слишком высокого мнения о себе.