Я прочёл уйму книг, и набит мой чердак...
Я прочёл уйму книг,
И набит мой чердак —
То ли мудрый старик,
То ли старый м*дак.
Я прочёл уйму книг,
И набит мой чердак —
То ли мудрый старик,
То ли старый м*дак.
Во что одеться, чтоб раздеться...
Где слабеет дружба, там усиливается церемонная вежливость.
Прикосновение обозначает начало всякого обладания, всякой попытки подчинить себе человека или предмет.
Детка!
Не бойся,
что у меня на шее воловьей
потноживотые женщины мокрой горою сидят, —
это сквозь жизнь я тащу
миллионы огромных чистых Любовей
и миллион миллионов маленьких грязных любят.
Одна из причин жадности, с которой читаем записки великих людей, — наше самолюбие: мы рады, ежели сходствуем с замечательным человеком чем бы то ни было, мнениями, чувствами, привычками — даже слабостями и пороками. Вероятно, больше сходства нашли бы мы с мнениями, привычками и слабостями людей вовсе ничтожных, если б они оставляли нам свои признания.
Да, Вы со мною были нечестны.
Вы предали меня. И может статься,
Не стоило бы долго разбираться,
Нужны Вы мне теперь иль не нужны?
Нет, я не жажду никакой расплаты
И, как не жгут минувшего следы,
Будь предо мной Вы только виноваты,
То это было б пол ещё беды.
Но Вы с душой недоброю своей,
Всего скорее даже не увидели,
Что вслед за мною ни за что обидели,
Совсем для Вас неведомых людей...
Всех тех, кому я после встречи с Вами
Как может быть, они ни хороши,
Отвечу не сердечными словами,
А горьким недоверием души.
Ничтожествам никогда не завоевать звёздных просторов — поэтому души ваши должны быть широкими как космос.
Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку.
Чтобы вы перестали изменять, от вас должна уйти жена.
— Господи! Смерти прошу у тебя! Не откажи мне, Господи, ведь не для себя прошу...
Разум обладает природой женщины: он может рождать, только восприняв.
Кто не может взять лаской, тот не возьмёт и строгостью.
В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,
Светила нам только зловещая тьма,
Своё бормотали арыки,
И Азией пахли гвоздики.
И мы проходили сквозь город чужой,
Сквозь дымную песнь и полуночный зной, —
Одни под созвездием Змея,
Взглянуть друг на друга не смея.
То мог быть Стамбул или даже Багдад,
Но, увы! не Варшава, не Ленинград,
И горькое это несходство
Душило, как воздух сиротства.
И чудилось: рядом шагают века,
И в бубен незримая била рука,
И звуки, как тайные знаки,
Пред нами кружились во мраке.
Мы были с тобою в таинственной мгле,
Как будто бы шли по ничейной земле,
Но месяц алмазной фелукой
Вдруг выплыл над встречей-разлукой…
И если вернётся та ночь и к тебе
В твоей для меня непонятной судьбе,
Ты знай, что приснилась кому-то
Священная эта минута.
Дверь хлопнула, и вот они вдвоём
стоят уже на улице. И ветер
их обхватил. И каждый о своём
задумался, чтоб вздрогнуть вслед за этим.
Не устраивай глупых сцен. Я люблю театр, но сейчас мне не до него.