ПисАть как и пИсать нужно тогда, когда терпеть уже невозможно!..
ПисАть как и пИсать нужно тогда, когда терпеть уже невозможно!
ПисАть как и пИсать нужно тогда, когда терпеть уже невозможно!
Жизнь людей, преданных только наслаждению без рассудка и без нравственности, не имеет никакой цены.
Стыдясь своих природных влечений и функций собственного организма, человек тем самым показывает, что он не есть только это природное материальное существо, а ещё нечто другое и высшее.
Всё, чего я хотел, — это согласия с моими желаниями после конструктивной дискуссии.
Твой Новый год по тёмно-синей
волне средь моря городского
плывёт в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнётся снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнётся вправо,
качнувшись влево.
Люди слишком многое связывают с сексом, тогда как настоящая близость — глубже. Она в ласковом прикосновении, в спокойном взгляде и ровном дыхании рядом.
Что было, то и будет, и что творилось, то и творится, и нет ничего нового под Солнцем.
Помни, всё человечество непостоянно, тогда ты не будешь, ни слишком радоваться счастливой судьбе, ни слишком печалиться из-за неудачи.
Следует бояться не возникновения мыслей, а промедления в их осознании.
Мудрец не стремится к удовольствию, он стремится к отсутствию страданий.
Стать слишком серьёзным — величайшая беда.
В темноте у окна,
на краю темноты
полоса полотна
задевает цветы.
И, как моль, из угла
устремляется к ней
взгляд, острей, чем игла,
хлорофилла сильней.
Оба вздрогнут — но пусть:
став движеньем одним,
не угроза, а грусть
устремляется к ним,
и от пут забытья
шорох век возвратит:
далеко до шитья
и до роста в кредит.
Страсть — всегда впереди,
где пространство мельчит.
Сзади прялкой в груди
Ариадна стучит.
И в дыру от иглы,
притупив остриё,
льются речки из мглы,
проглотившей её.
Засвети же свечу
или в лампочке свет.
Темнота по плечу
тем, в ком памяти нет,
кто, к минувшему глух
и к грядущему прост,
устремляет свой дух
в преждевременный рост.
Как земля, как вода
под небесною мглой,
в каждом чувстве всегда
сила жизни с иглой.
И, невольным объят
страхом, вздрогнет, как мышь,
тот, в кого ты свой взгляд
из угла устремишь.
Засвети же свечу
на краю темноты.
Я увидеть хочу
то, что чувствуешь ты
в этом доме ночном,
где скрывает окно,
словно скатерть с пятном
темноты, полотно.
Ставь на скатерть стакан,
чтоб он вдруг не упал,
чтоб сквозь стол-истукан,
словно соль, проступал,
незаметный в окно,
ослепительный Путь —
будто льётся вино
и вздымается грудь.
Ветер, ветер пришёл,
шелестит у окна.
Укрывается ствол
за квадрат полотна.
И трепещут цветы
у него позади
на краю темноты,
словно сердце в груди.
Натуральная тьма
наступает опять,
как движенье ума
от метафоры вспять,
и сиянье звезды
на латуни осей
глушит звуки езды
по дистанции всей.
...Я куда-то откуда-то вышел,
Громыхнул под ногами настил...
Но прорезалось шёпотом свыше:
«Я и так тебя долго щадил...»
Ум, одолевший собственные сомнения, не делает сердце равнодушным к чужим заблуждениям.
Если бы в кресле лежала невидимая кошка, оно казалось бы пустым. Оно пустым кажется. Следовательно, в нём лежит невидимая кошка.