Музыка ужасна, когда ни такта в ней, ни меры нет...
Музыка ужасна, когда ни такта в ней, ни меры нет.
Музыка ужасна, когда ни такта в ней, ни меры нет.
Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жён
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мёртвых тел
Начнёт бродить среди печальных сёл,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь — и поймёшь,
Зачем в руке его булатный нож;
И горе для тебя!- твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет всё ужасно, мрачно в нём,
Как плащ его с возвышенным челом.
Лось с жуткого похмелья подходит с реке. Стоит, жадно пьёт воду.
А из кустов охотник как пальнёт по лосю из обоих стволов. Лось стоит — не шелохнётся, воду пьёт. Охотник решил что промазал и снова выстрелил — лось ноль внимания. Обозлённый охотник стреляет третий раз.
Лось поднимает башку и медленно так произносит в пространство:
— Что-то я пью, пью, а мне всё хуже и хуже...
И неясно, где мешок, а где шило,
И неясно, где обида, а где месть.
И мне не нравится то, что здесь было,
И мне не нравится то, что здесь есть.
Легче лисёнка
Скрыть под одеждой,
Чем утаить вас,
Ревность и нежность!
Улыбки создают каналы для будущих слёз.
Прерывать думающего человека так же невежливо, как и говорящего.
Во мне то булькает кипение,
То прямо в порох брызжет искра;
Пошли мне, Господи, терпение,
Но только очень, очень быстро.
Человек привыкает к чему угодно, даже к собственной смерти. Можно, наверное, рубить человеку голову три раза в день на протяжении двадцати лет, и он привыкнет к этому, причём привыкнет настолько, что будет плакать как ребёнок, если этот процесс прекратится…
Чудеса происходят каждый миг. Ничего другого и не происходит.
Точно гору несла в подоле —
Всего тела боль!
Я любовь узнаю по боли
Всего тела вдоль.
Точно поле во мне разъяли
Для любой грозы.
Я любовь узнаю по дали
Всех и вся вблизи.
Точно нору во мне прорыли
До основ, где смоль.
Я любовь узнаю по жиле,
Всего тела вдоль
Стонущей. Сквозняком как гривой
Овеваясь, гунн:
Я любовь узнаю по срыву
Самых верных струн
Горловых, — горловых ущелий
Ржавь, живая соль.
Я любовь узнаю по щели,
Нет! — по трели
Всего тела вдоль!
Болезнь — в сущности не что иное, как желание того, чего не стоило бы желать.
На влажный камень возведённый,
Амур, печальный и нагой,
Своей младенческой ногой
Переступает, удивлённый
Тому, что в мире старость есть —
Зелёный мох и влажный камень.
И сердца незаконный пламень —
Его ребяческая месть.
И начинает ветер грубый
В наивные долины дуть:
Нельзя достаточно сомкнуть
Свои страдальческие губы.
Наши праотцы трепетали перед громом и молнией, перед тиграми и землетрясениями; более близкие предки — перед саблями, разбойниками, мировыми болезнями и Господом Богом; мы же трепещем перед бумажками, на которых что-то напечатано, — будь то деньги или паспорт. Неандертальца убивали дубинкой, римлянина — копьём, средневековый человек погибал от чумы, нас же можно запросто умертвить куском бумаги.
Общительность людей основана не на любви к обществу, а на страхе перед одиночеством.
Главное, ребята, перцем не стареть!